что это лежит чужая покойница, а наша очередь ещё не пришла. Я её не узнал. Тусклый свет, неуместный макияж, слегка съехавшая челюсть, дурацкий платок… я её не узнал…
Я рассматривал помятый одуванчик, торчащий в гордом одиночестве из трещины между плитками, когда меня позвали. Люди меня не тревожили, сразу после принесения сожалений и приветствий отступали, понимание – это приятно. А тут дёрнули – пришлось идти вместе с агентом, человеком сухого лица и профессиональной скорби, в небольшое зданьице неподалеку. Я был там уже несколько раз в прошлые годы – быстрое оформление бумаг и покупка урны.
За дверью всё переменилось – странно, когда это крематории стали подрезать дизайн у банков. Турникеты, номерок в электронной очереди, белый зал с полузакрытым кубовидными ячейками, какой-то дурацкий лепет служительницы, касающийся модельного ряда… шоурум, всё, что стоит на полках – мерзкая безвкусица, взял что-то, на что можно было смотреть без внутреннего содрогания, лишь бы побыстрее выйти…
Я стоял в большом зале, за стеклянной стеной напротив меня раскинулся вид на кладбищенский лес. Я слушал тот нелепый казённый бред, который вынуждены нести профессиональные служители смерти в нашем государстве. Насколько было бы проще, если бы они были освобождены от подобных мытарств. Объявили последние слова, от МГУ, от учеников, от родственников…люди стали проходить и прощаться – я всё ещё пытался не смотреть на гроб, рассматривая лес, лишь временами смотря, кто подходит прощаться. Отец исполнил воинское прощание, прижав кулак к солнечному сплетению с поклоном, сестры гладила ее руки, какие-то малознакомые мне люди заливались слезами. Я ждал.
Когда почти все прошли, я подошёл к гробу. Цветы, цветы, цветы… из-под моря цветов выглядывало восковое лицо, подкрашенное, подправленное в попытке быть лучше, чем есть смерть. Внутри что-то перекатывалось, но так и не вырвалось. Склоняясь к холодному лбу, я пообещал, что напишу об этом. Пробью тот потолок из мутного вулканического стекла, кромкой повисший над моим сознанием, и расскажу о том, как я целовал маму в холодный лоб.
Моя тётушка, доктор психологии, преподающий в основном в германских университетах, нежно мне улыбнулась. В её глазах висела зыбкая тень лёгкой неадекватности.
Лишь позже я узнал, что она не поверила, что хоронит мою мать. Для неё в гробу лежал кто-то чужой, кто-то другой, не имеющий отношения к великим сестрам, там не мог лежать человек, который держал на руках целый мир, провожающий его, но почему-то, все те люди, что стояли вокруг, делали вид, что всё идёт нормально. Воспитание, вот что отличает людей от скотов, даже видя неправоту окружающих, она снисходительно сдержалась, похороны сестры – не место для скандала. Просто тихо не поверила в происходящее и улыбнулась сыну сестры, дурачку, который хоронит восковую куклу вместо матери.
Несколько зачёркнутых слов, мешанина из фраз, видимо, я был уже слишком пьян и обессилен для того, чтобы выражать мысли.
