style="font-size:15px;"> Я шёл по аллее из кипарисов, неся в рюкзаке, привычному к звону бутылок и углам ноутбука, увесистую урну, изготовленную из зелёного змеевика с ужасной золочёной розочкой в оформлении, от которой свело бы скулы любому, кого природа не пожалела и наделила хотя бы зачатками вкуса – я нёс мать.
Крышка не поддавалась – стоило догадаться, что каменные заклеивают. Конечно, мало того, что перешагнуть порог суеверия, о том что "мертвых не делят" было достаточно сложно, так ещё и воплощение данной идеи должно было встретить препоны на своём пути.
Я вспомнил другие урны, которые мне довелось вскрывать за свою жизнь, с определенной долей зависти – странное чувство.
Пройдясь по кухне, я нашёл нож.
Лезвие скользило по кругу цилиндра слева направо, снимая невесомую стружку клея. Наблюдая за этим, я внезапно вспомнил самого себя, целующего шею девушек в плавном, неторопливом движении, слегка касающимся губами или языком нежной кожи – от этой ассоциации меня передернуло.
В одном месте мне показалось, что лезвие вошло глубже, и я надавил сильнее, что-то хрустнуло, и мне показалось, что небольшая чешуйка змеевика отделилась от покрытия, конечно, я смог испортить даже это – место аварии было на уровне лица, не задумываясь, я слизнул.
Очищенный камень был ровным, оказывается, в этом месте была капля клея, именно она отделилась чешуйкой. Только после этого я понял, что лизнул урну матери.
Наконец лезвие встретило место, где смогло войти глубже, я глубоко вздохнул и повернул ручку ножа, приподнимая крышку.
С тихим чпокайнем порвались нити клея, и крышка съехала в сторону, я заглянул внутрь, там оказался холщовый мешочек, который пришлось извлекать из каменного тубуса.
Прах был неоднородный, в одном месте пепел был мелок как зола, в другом находились крупные кристаллы угля.
Поскольку вспоминать "Пригоршню праха" не входило в мои планы, я заготовил нашу семейную чайную ложку, она лежала рядом, притулившись у основания урны. Из цельного куска бадьяна был вырезан крупный лист неизвестного растения, а ручкой была обезьянка, сидящая у его основания. Я взглянул на обезьяну, выражение её мордочки, всегда казавшейся мне ошарашенной, сменилось на грусть – вероятно, меня должно пиздануть молнией, прежде чем я перестану видеть символы где не попадя. Ложка в форме обезьяны и прах Обезьяны, который черпает сутулый от этого счастья сын-Дракон – не жизнь, а сказка.
Ложка за Ложкой, я перекладывал золу в ступу для чая, кажется, я что-то говорил, шутил с мамой… Ложка за ложкой, делая то, о чём не мог подумать ещё неделю назад. Тихий шелест пепла отвечал мне что-то успокаивающее, благодарное.
Через десять минут я курил дрожащими руками, Урна была убрана, ступа стояла на столе…
Мои пальцы были черными. Руки были в матери… я не мог их помыть.
Всё, что оставалось – сесть писать.
***
