остальных оно не распространялось – сразу меркло. У других не было и капли того очарования, что наполняло моего нового друга.
Ромка познакомил меня со своей компанией – парнями, собиравшимися в гаражном кооперативе за пустырем.
Когда они принимали дозу и начинали играть, то делались похожи на свою музыку – что-то дикое, безобразное, жуткое, топорщившееся острыми углами. Лица резкие, заостренные. Глаза блеклые, серые, мутные, словно в паутине. Даже их крашеные волосы, даже пирсинг и цветные шмотки – все выглядело серым и потускневшим.
Как ни странно, мне нравилось. Со временем я подсел, втянулся в их музыку, хотя инструмент в руки получал редко. Я был «мелочь». И только Ромка относился ко мне всерьез, выделял среди остальных.
Обычно мы ждали конца репетиции, шли за гаражи и заваривались там отдельно. Нам казалось интересным – специально оттягивать момент, чтобы острее и красочнее ощутить металлическое горло в кровеносной жиле, а общая тайна добавляла ощущениям остроты…
На героин меня подсадил тоже Ромка…
Сидя около костра, Гриша сравнивал их терпеливые марафоны с детскими походами к зубному – сначала ты тянешь до последнего, потом сдаешься, пережидаешь секундную вспышку боли, за которой приходит избавление.
Но если страдания от больного зуба вряд ли захочется повторить, то здесь тянуло сделать это снова и снова. Главное – не довести сладостное ожидание до момента, когда вены ноют уже по-настоящему. Можно было скрасить часы по-всякому.
Широко раскрыть глаза, вдохнуть воздух, дать мыслям уйти в сторону. Нет, не в сторону негатива и того, как плохо воздействует наркота на организм. Просто подумать о чем-то отвлеченном. Не выходить на улицу. По закону подлости или дьявола обязательно встретишь там тех, кто предложит переброситься вместе с ним, а вероятность, что ты и сам попросишь, слишком велика.
Сегодня хватило даже короткого пути от станции до заброшенной стройки, чтобы внутри заурчало, зашевелилось. Это проснулось персональное чудовище и потребовало огня. Под огнем оно подразумевало струйку мутноватой белесой жидкости, и хоть в лепешку расшибись, но ты должен принести пищу зверю, когда тот просит.
Гриша вспомнил все места, где прятал когда-то вес и где хранились аккуратно свернутые пустые зипки. Представил, как идет туда… нет, мгновенно оказывается рядом, готовит, медленно вводит иглу в канал, и кровь густо обволакивает ее, а мягкий поршень впрыскивает внутрь Гришин персональный рай. Становится тепло и мягко, как под бабушкиным пледом, и окружающее перестает волновать.
Сейчас зверь снова получил прикорм и тяжелым клубком свернулся в животе, отодвинув желудок. К горлу подкатывала тошнота, смешанная с жестокой радостью. Вот тебе! Получай, скотина, а ведь клялся больше не брать, на коленях перед портретом матери ползал.
Гришу скрутила тугая внутренняя пустота, отсутствие чего-то важного. Будто не досчитался почки. Лучше уйти отсюда прямо сейчас, позвонить маме, другу, без
