Рыжий дрыщ в зеленой футболке с надписью «Amatory». На экране покачивалась статическая картинка игры. Санек напряженно клацнул по компьютерной мыши, из колонок по краям стола послышались очереди выстрелов, хрустящие механические голоса по рации и вопли подыхающих чудовищ.
Лицо Санька то искривлялось в нервной усмешке, то в болезненном волнении замирало, и палец начинал бить по кнопке почти нон-стопом.
Не спрашивая, Гриша плюхнулся на диван. Попрыгал на скрипучих пружинах, проверяя, как они проминаются. Затхлость в комнате имела почти визуальную ощутимость, но в общем-то здесь было неплохо.
– Слушай, я у тебя перекантуюсь неделю?
– Можешь в комнате отца. Он опять в больнице, раньше, чем через десять дней не вернется, так что там свободно.
– А мать? – спросил Гриша.
– А мать будет не в восторге, – озадаченно почесал лоб Санек. – Она… ну, после того случая, как тебя за шкирку выперла, меня пасет теперь. Психанула, на дачу сплавила в то же утро, мобилу отобрала, все контакты удалила. «Чтоб я больше этих твоих…» Ну, ты понял. А потом мы в Москву свалили – отцу спину снова чинить. Квартира бабкина, а бабку тетка в деревню забрала, мы теперь здесь живем. Может, пока бати дома нет, я ее уговорю, но не обещаю…
– Я ж теперь на чистоте, ну! – Гриша демонстративно развел руками. – Надоело там гнить, я новой жизни захотел. Клянусь!
«Раньше ты тоже клялся. Сколько раз?..»
«Тогда все не зашло настолько далеко и не было страшно…»
Внутри заскребло от предчувствия близкой беды. Словно наждаком провезли.
Санек хмыкнул и сразу перевел тему на другое.
– Слушай, ты хавать вообще хочешь? Мамка с утра пельмени оставила, – он, наверное, обрадовался удачно придуманному ходу.
В желудке протяжно заурчало. Гриша вспомнил, что за последние сутки ничего не ел. Но спросил про другое, не менее насущное.
– Слушай, я пойду отолью?
Санек рассеянно махнул рукой.
– Справа, перед кухней.
Он не стал включать лампу. Измученные глаза болезненно реагировали на яркий свет. В темноте Гриша нащупал и поднял крышку. Когда тугая струя упруго ударила в унитаз, он почувствовал, как вместе с жидкостью уходит из тела застоявшаяся колючая боль, покидает мышцы, руки, ноги. А вместе с ней исчезают оставшиеся силы, уверенность, надежда.
Только в затылке по-прежнему пульсировал темный шарик, но это были ощущения иного рода, не физического.
Чувствуя себя ссохшимся трупом кузнечика – ломким и пустым, Гриша вышел на кухню. Санек уже по-братски поделил завтрак, выволок на стол пакет молока, банку растворимого кофе и хлеб. Табуреток было три – по числу членов семьи: мать, отец, Санек. Будь все дома, для Гриши бы не нашлось места. Снова не нашлось.
Подвернув под себя ногу, он сел у подоконника.
Солнечный свет золотистым ломтем падал на пол, обрезанный жестким квадратом рамы, чертил на кухонных шкафчиках
