знаю!
Теперь молчали оба, каждый о своём.
Вспышки молний чередовались с раскатами грома. Даже самый внимательный наблюдатель не смог бы определить первичность яйца или курицы. Последовательность процессов определялась физическими догмами. Отсутствие знаний в этой области компенсировала логика. Но мой разум отрицал законы природы самим фактом своего существования. Какой толк требовать от него запах озона после грозы, а не заранее. Или раскаты грома, как результат вспышки молнии, а не ее причину.
Некоторые из наших разговоров возвращали на место целые кластеры памяти: чувства, события, мнения. Другие не приносили ничего. Затянувшийся спор обещал своим накалом новые забытые впечатления. Антон настаивал на продолжении раскопок моей любовной истории. Утверждал, что слишком рано мы отказываемся от нити, позволившей разбудить сознание после длительной заморозки мозга. Рассуждая о потенциальной пользе эксгумации моих чувств, он даже дал процессу имя, окрестив его «операцией достучаться до мозгов». В памяти всплыл кинофильм с весьма созвучным названием. Главные герои киноленты старались достучаться до небес. Если исходить из того, что финал картины был предопределен трагичностью начала, то концовку смело можно назвать счастливой.
Антон, по-видимому, прав. Но я все никак не мог разобраться с собственной позицией по отношению к главной героине своего прошлого. Почему-то мне казалось, что обязательно должна существовать ярко выраженная грань между черным и белым. Но, как это ни печально, желания не всегда соответствуют действительности. В моем случае действительность сильно мне задолжала.
– Допустим, – вернулся я к разговору, – причём здесь…
– Она приходила!
Уверен, мне и раньше случалось путать солонку и сахарницу. Ошибаются и удивляются все, даже те, кто об этом ничего не помнят. Отсутствие прошлого позволяло моему настоящему избегать капканов чрезмерной убежденности. Дарило новизну в каждом самом крошечном открытии. Разве что чувство «déjà vu» быстро старило наивность моих восторгов от сюрпризов.
– Когда? И куда?
– В институт нейробиологии, – непоследовательно ответил юноша, – до и после похорон. Точнее кремации.
– Кремация, тоже похороны, – машинально поправил я.
Дозирует он, что ли информацию этот юный не психолог.
– Ну, не тяни, приходила и что?
– Хотела забрать Вас… точнее тело.
– Да, что ж ты такой мнительный. И?
– Поначалу не отдали. Точнее отдали все, кроме головного мозга. Но она каким-то образом узнала и вцепилась в институт мертвой хваткой…
Каким-то образом… Ничего удивительного. Забрать тело из института нейробиологии, который не занимается лечением пациентов, но интенсивно изучает нервную систему человека. Уточнить, как я, точнее мои останки, там оказались. Услышать о завещании,… кстати, мне ли принадлежит авторство этой гениальной идеи? Или руководство корпорации подсуетилось задним числом?
