доме, доставшемся при разделе от отца Фёдора – Тимофея, а строенного ещё дедом Данилой, было сделано своими руками. Иное имущество и скот при разделе достались брату. Хлопоча, Меланья, искоса посматривала на мужа. Уже, при входе мужа в избу, она женским зорким взглядом приметила перемену в привычном выражении лица мужа. Озабоченное и задумчивое, ищущее ответ на какой то тяжёлый вопрос, оно встревожило Меланью. Если дела касались семьи, то она знала, что Фёдор обязательно посоветуется с ней, а деревенские сплетни её не волновали. Меланья, молча вышла во двор, и громко крикнула:
– Обед!
С сеновала с шумом посыпалась тройка погодков, уже начавших ходить в школу, и с визгом побежали в избу, отряхиваясь на ходу от прилипшей к одежде прелой соломы и сухого сена, видно набаловались вдоволь сорванцы. Из предбанника с топором в руке вышел старший – четырнадцатилетний высокий и крепкий, по сравнению с одногодками, подросток, со вспотевшими и всклоченными светлыми волосами. Это был старший приёмный сын Степан, появившийся после смерти его родителей от
убитых чумой родственников в страшном голодном 1891 году. Сестра Меланьи родила раньше и отдала
душу с мужем своим богу и Меланья вскармливала своего
первенца Василия и Степана вместе и росли они дружными,
не подозревая о таком своём родстве.
Степан что – то мастерил, пока отца не было дома;
положил топор на привычное место (не дай бог, если
отец не найдёт его в нужный момент там), широким шагом, стряхнув мелкие стружки и прилипшие к носкам опилки. У порога стряхнул с ног галоши и переступил порог, склонив голову, чтобы не задеть головой притолоку.
Младшие уже сидели за столом рядышком друг с другом; от дурманящего борща болтали ногами, втягивали носом запахи и вертели в руках деревянные ложки. Степан сполоснул и отер цветастым рушником руки и занял своё место напротив отца. Фёдор сидел один, ближе к образам, в красной косоворотке, причёсанный, озабоченный,
задумчивый, ушедший в себя, и не замечал ни хлопот жены, ни галдежа детей. Обратился он только на приход Степана острым взглядом и коротким замечанием:
– Ну, и вымахал ты у нас, сынок, скоро отца перерастёшь. Когда и Меланья присела рядом, завершив накрывать стол, и поближе к кухне, разлила по кружкам молока и разложила по мискам еду, а Фёдор толстыми ломтями нарезал ржаной хлеб – наступила тишина. Фёдор встал, обернулся к
образам. За ним вся семья обернулась к образам и
перекрестилась двумя перстами. В церковь он не ходил,
иконы были тёмным, старого писания и бережно хранимые. Порядки в семье были старинные —дониконовских
староверов-раскольников, перешедшие от деда. В селе
жили две семьи, придерживавшиеся старых церковных
обрядов – Фёдора и Дмитра Пешко. Сельчане к ним
