знаешь, я, когда рос… всё своё беспризорное детство о бате мечтал… Если бы у меня тогда, в голодном Ленинграде, на его мокрых улицах… В тех подвалах… Видела бы ты те каменные подвалы – грязные, тёмные. Видела б ты те товарняки – холодные, промозглые. Если бы у меня тогда появился бы отец… хоть какой, хоть бандит… но свой, который бы смотрел за мной, поделился бы своей горбушкой ржаной… Да хоть один раз за всю жизнь – всё бы отдал за это! Прямо сейчас! Встал бы и поехал бы к нему. И без разницы, какой он – из тюрьмы ли, в тюрьме ли… Если бы тогда, когда я мальцом в колониях сидел за эту сворованную горбушку, хоть бы одна живая душа сказала: родной ты мой… Да я бы… Сколько бы лет мне ни было, хоть семь, хоть пятнадцать, хоть тридцать.
Варя слушала его молча, на глазах у нее застыли слезы.
– Только вот не было в моей жизни такого человека, – продолжал Олег. – Голод, холод, крысы и вши – вот моё детство. И ты знаешь, ничего, я привык выживать, воровать, шариться в помойках вместе с крысами, рубиться до последнего в колониях за ковш гнилой баланды, голову руками закрывать от мочивших меня кирзачей в карцере, видеть… Даже не буду говорить тебе, что я видел…
А твои – цену жизни не знают, цену мамке не ведают. Ладно, не надо ничего на сегодня. Спать щас пойдём. Иди мелких уложи.
– Дак рано же…
Он встал, вытащил папиросы из нагрудного кармана рубашки, подошёл к печке, зажёг лучину, прикурил от неё и бросил с порога:
– Пойду перекурю. Когда вернусь, чтоб все в кроватях были, – и вышел в сени.
Варя расплакалась, закрыла лицо ладонями.
– Ох, чует моё сердце, сикось-накось всё пошло. Где-тось передёрнуло не в ту сторону… Господи, где ж я оплошала? Господи, прости. Прости, Господи.
Чёрные капли растёкшейся туши падали на скатёрку, превращаясь в каракатиц.
«Поторопиться надо, а не реветь, там же Галька с Тишкой играют», – она наспех вытерла лицо полотенцем и метнулась в комнаты.
Галя и Тишка сидели в горнице на полу, делали уроки.
– Робятушки, голубчики, спать надо ложиться.
– Почему? – удивлённо спросила Галя, посмотрев на часы. – Ведь только семь.
– Давайте, побыстрее, не вошкайтесь, – сказала Варя, торопливо собирая учебники с пола, взяла Тишку за руку и повела в мальчишечью, раздевая его на ходу.
– Не хочу спать, – взбунтовался Тишка. – Рано ещё.
– Тишка ты мой, Тихонечка, миленький, надо, надо, милый сегодня пораньше лечь. Завтрева сыспора не подыматься, – она уложила сына на кровать и помогла ему снять штаны.
– А когда Саша придёт?
– Саша-то? Дак Саша попозже воротится. К деду пошёл, скоро воротится. Хочешь, сахарную голову тебе принесу?
– Хочу, – Тишка тут же передумал капризничать, взял машинку в кроватку и смирно лёг, ожидая внезапно обещанный кусок сахара.
– Сейчас, милый, сейчас.
Варя вышла из мальчишечьей светёлки. В горнице стояла Нина, руки – в боки.
– Зачем спать так рано?
– От пошто ты
