что не так – позовёшь меня. Помнишь, где вторая лестница на чердак? Окно будет открыто.
– Я боюсь по приставной лестнице.
Старшая сестра посмотрела на младшую в упор. Глаза Нины отражали северное небо: серое, холодное, колючее. И сейчас зрачки её сузились, превратились в тонкие острые жала, прожигая насквозь и угадывая все Галины трусливые мысли. Та не выдержала, отвела взгляд.
– Позовёшь, короче, – сказала Нина и ушла.
10
На часах, в большой комнате, пробило полночь. Сашке не спалось. У деда на полатях было душно. Он в очередной раз повернулся на другой бок и уткнулся носом в выложенные рядами дозревающие помидоры.
«Нет, так невозможно! Невозможно так жить дальше! Я же говорил ей! Зачем она? Мы сами бы протянули, я уже начал подрабатывать! Все они предатели! Сначала отец! Теперь она! Ей просто наплевать на меня! Просто наплевать… Я же сказал, сказал, тогда ещё, три месяца назад, что не останусь, если он придёт. Она всё равно его привела. Променяла меня на него. Что ж, значит, он лучше. Я – просто никто… Никто и никому не нужен, никому», – он не выдержал, спрыгнул с полатей и подошёл к окну.
Над ситцевыми занавесками, закрывающими только нижнюю половину стёкол, плыли чёрные тучи, то скрывая, то обнажая зловещую жёлтую луну. Саша раздвинул короткие шторки и открыл форточку. Ночная прохлада ворвалась в окно, ветер затеребил утлые тряпицы. Где-то вдали ухнула сова.
Сразу за забором дедовой избы, крайней в селе, за маленькой лужайкой стоял лес. Огромный, нехоженый, дремучий. Там и днём-то было страшно. С этой стороны села деревья не рубили, редко кто здесь ходил. Разве что так, по краешку. Дурная слава была у этой чащи говорили, медведь там задрал человека, да и волки зимой делали набеги именно отсюда, утаскивая в тайгу собак, если хозяева не успевали прийти на помощь.
Одни ели… Высокие, раскидистые… дикие. Особенно сейчас, ночью. Сашка невольно содрогнулся. Как бы жутко ни было смотреть на лес, одновременно эта чёрная стена завораживала, манила. Он не мог оторвать глаз.
«Да, умереть… умереть – вот выход. Тогда они узнают, кого потеряли. Она узнает. Но будет поздно. Они пожалеют, плакать будут. Смерть… Никакой обузы никому. Все будут счастливы. Мама, хахаль её. Отец», – он встал на цыпочки и, не отводя взгляда от леса, потянул носом.
«Самое время… Всё правильно в природе устроено. Выживает сильнейший… Это просто закон. Слабакам здесь нет места. Мама сказала, что самоубийство – это грех. А развод – это не грех? Водку пить, как отец, – это не грех? Бить жён, детей? И если всё грех, так без разницы же – себя ли убить или любви изменить? Или есть похлеще грехи, а есть послабже? Враньё всё это. Придумали, чтобы детей в страхе держать. А сами… Всё – лишь сплошное враньё… Ненавижу… С себя бы лучше начали. А то только и знают, что поучать. А в школе вообще говорят – Бога нет… – Саша смотрел на кромешную темноту ельника. – Бесконечная тьма – вот что есть… Ни добра, ни зла, ни судьи…»
Казахская ССР, 1962 год, лето
Веря в сердце своё,
Веря в руки свои…
Р. Рождественский
