говорить. Может, лучше и не брали бы его хозяева прокатиться, тогда он и не знал бы, что значит на первый день Троицы вместе со всеми ехать в церковь, туда, где далеко-далеко за болотами, в синеве нагретого солнцем струящегося воздуха смутно виднеется церковная башня, — вот как сегодня. Так бывает только по большим праздникам, в этом Ээди твердо уверен.
Вернувшись домой, мальчик так и прилип к воротам, сквозь которые была видна церковная башня. Он прижался лицом к частым перекладинам и смотрел, смотрел, сам даже не понимая, на что он так пристально смотрит. Весь поглощенный этим, он, быть может, даже не замечал бы проходивших мимо людей, если бы сидевшая рядом с ним собака не приветствовала их отрывистым лаем. Это на миг выводило мальчика из оцепенения, но затем он снова устремлял взгляд вдаль, словно собака и не лаяла вовсе.
Так мальчик стоял до тех пор, пока не зазвонили колокола — глухо и нежно. Никогда прежде Ээди не замечал, чтобы церковные колокола на первый день Троицы так звонили. Еще утром, часов в шесть, когда звон возвестил о том, что двери церкви уже открыты, он услышал этот странный звук: от сладкой боли в сердце ему не уснуть было у себя на чердаке. Звон такой, словно кого-то хоронят. Так кажется мальчику, стоящему сейчас у ворот.
Так звонили и по его матери, только тогда били в один колокол — за два нечем было платить. Сегодня же звонили в два колокола, как будто умерли сразу две матери: по каждой звонят в один колокол, а по обеим вместе — в два. Два года назад, когда звонили в один колокол, Ээди тоже ходил в церковь. А сегодня не пошел, потому что сегодня бьют в два колокола. Сегодня поехала хозяйка, которая велела ему взять в ларе белого хлеба и намазать маслом. А он, Ээди, все стоит у ворот и слушает, как звонят колокола, точно погребальные.
Ах! В церкви, видно, только и звонят что по умершим. И всегда какой-нибудь мальчик в рваных штанах и в картузе без козырька стоит где-нибудь у ворот, прислушиваясь и глядя вдаль сквозь перекладины, сам не зная, на что глядит, к чему так прислушивается.
А запоздавшие прихожане, проходя мимо варгамяэского Ээспере, видели, что у ворот сидит мальчик в картузе без козырька и плачет. Рядом с ним сидит собака и отрывисто тявкает, но мальчик не замечает этого. Не видит он и того, что рядом с воротами цветет чахлая рябина и над ее цветами кружатся пчелы. Он вообще ничего не видит, только сидит под цветущей рябиной, и слезы текут у него по щекам. Потому что так лучше всего, сейчас лучше всего сидеть вот так у ворот под рябиной. А вдалеке гудят колокола, словно хоронят чью-то мать...
Когда хозяева вернулись из церкви, хозяйка, поставив на стол еду, сказала:
— Ээди, ты булку-то и не ел?
— Забыл, — ответил мальчик.
— Так иди поешь сейчас, — позвала хозяйка.
Обед был бы вкусным, если бы хозяин не перебил мальчику аппетит. Он вдруг сказал:
— Когда поешь, погонишь молодую кобылу на выгон к старой, верхом прокатишься.
После этих слов мальчик не мог уже проглотить
