нужно навестить тебя.
Кендра нахмурила брови:
– Я не понимаю. Как твое исследование связано со мной?
– Я работаю в Товарищеском институте в Аризоне…
– Над исследованием человеческого генома. Я знаю.
– Тогда ты должна знать, что государство – наш важнейший донор.
Кендра вспомнила то выражение сожаления в глазах заместителя директора:
– А. Понимаю. Лидз тебя заставил приехать. Вот почему ты здесь.
Не потому что ее отец хотел увидеть ее. Боже упаси, чтобы ему на самом деле было не все равно. И странное дело, от этого было больно. Она не видела своего отца двенадцать лет, но он до сих пор обладал этой властью над ней.
Брезгливым движением Карл приподнял штанину брюк перед тем, как сесть в кресло у кровати. Он поднял бровь:
– Ты расскажешь мне, как оказалась здесь… в таком виде?
– Ой, знаешь. Просто спасала мир.
– Я мог бы отметить, что есть более простые и безусловно более продуктивные способы спасать мир. Если бы ты продолжила …
– Как там Барбара? – прервала его она. – Как дети?
Он помедлил. Он не любил, когда его прерывают, но, так как предыдущая тема была ему противна, он позволил это ей:
– Барбара сейчас ушла из Института, чтобы написать книгу. Дети демонстрируют замечательные когнитивные способности.
– Патрисия и Стюарт, верно? – она вспомнила имена своих сводных сестры и брата. – Или ты называешь их «Испытуемый 1» и «Испытуемый 2»?
– Вижу, твое чувство юмора со временем не улучшилось.
– Нет, не думаю. Но, вообще, если уж мы затронули эту тему, я же была бракованной, не так ли? Я не реализовала гениальный потенциал, на которой вы с мамой надеялись. Кстати, как там мама? Она придет?
– Без понятия. Я уверен, она справляется о твоем состоянии.
– Ничто так не радует любящую мать, как хороший тест.
Карл одарил ее порицательным взглядом:
– На Элеанор лежит невероятная ответственность в ЦЕРН. Она проводит научные эксперименты над Большим адронным коллайдером…
– Знаю. Пусть мама создает большую черную дыру прямо здесь, на земле.
– Это глупость. Это классическое преувеличение в СМИ, как тебе отлично известно, – сказал он сухо.
– Все мое жалкое чувство юмора, – она вздохнула и вдруг почувствовала себя жутко измотанной. Филип Лидз хотел как лучше, она понимала. Но шантажа недостаточно, чтобы соединить семью, которая развалилась много лет назад. Боже, да кого она обманывает? У нее никогда не было семьи в истинном смысле этого слова. Она была лабораторной крысой. Ребенком Франкенштейном, как ее назвала Энни.
– Это плачевно, – согласился ее отец. Она не сразу поняла, что он имеет в виду ее чувство юмора.
– Да, обидно, что ты не смог вывести его для меня.
– Сарказм
