вещь?
Не без возни, как всегда бывает с такими устройствами, Родионов отомкнул хитрый замочек секретного чемодана, Волынский жадно выхватил опечатанный ящик из его рук и попытался раскрыть его на столе ножом для разрезания бумаг, который переломился пополам. Министр снял со стены какое-то средневековое оружие, напоминающее гибрид молотка и топорика и, повернувшись спиною к Родионову, стал курочить крышку ящика, выразительно поминая при этом матушку того человека, который так добросовестно его упаковал.
Родионову страсть как хотелось посмотреть, из чего он так старался и спешил, но, как только он придвигался к столу и вытягивал шею, Волынский, как нарочно, загораживал вид спиной. Наконец, изуродованная крышка полетела на пол, и министр осторожно, на вытянутых руках, словно боясь что-то расплескать, отнес посылку в соседнюю комнату, так и не дав Родионову ее рассмотреть.
По той бережности, с какой патрон носился с этой коробкой, прапорщик теперь предполагал, что это нечто из столь модных и дорогих ныне китайских диковин: какая-нибудь фарфоровая ваза или шкатулка, которая стоит целого табуна арабских лошадей. Он вспомнил, как бесцеремонно двигал чемодан ногой и швырял в коляску при погрузке, и ему чуть не стало дурно. Пожалуй, он нечаянно миновал опасности гораздо большей, чем нападение лесных разбойников.
Волынский вернулся в кабинет в отличном и даже несколько игривом расположении духа.
– Однако я ждал тебя не раньше завтрева. Тебе следовало заехать домой, отдохнуть и переодеться, а затем уж доложиться по всей форме, – сказал он, разглядывая растрепанного с дороги Родионова с некоторым недоумением, словно только что его заметил.
– Приказано было явиться тотчас, – отвечал Родионов со скромностью истинного героя.
– Но ты хотя бы успел навестить свою тетушку?
– Нет, и даже не ночевал в Москве.
– Это дурно, так относиться к тете. Спохватишься потом, да поздно будет.
Родионов не мог понять, действительно ли он свалял дурака своей расторопностью или начальник его провокирует для проверки.
– Служба – прежде всего, – отвечал он, щелкнув двумя комьями грязи, в которую превратились его огромные, раскисшие сапоги.
– Ну и дурак. Дурак, а молодец! – сказал Волынский такими словами и таким тоном, как говоривал ему, наверное, сам Петр Великий, когда министр был таким же юным и нарочитым драгуном на посылках.
– Теперь иди отдыхать, а в пятом часу явишься ко мне на обед в полной форме при шпаге. У тебя есть парик?
– Какой-то есть… – отвечал прапорщик в замешательстве.
Волынский подошел к ряду болванов, на которых были развешаны парики разных оттенков, фасонов и объемов, снял один, для чего-то понюхал и напялил на голову прапорщика.
– Вот! Это тебе за быстрый скок!
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – подумал Родионов.
В своих посланиях
