считала Праматерей и дошла до Елены.
– Всего-то!
– До Елены на третьем круге!
– Да пойми же ты: сегодня особый день! Бывают дни, когда каждая девушка – принцесса, каждая монета – золотая, каждая стрела – в цель. Сегодня – такой! Уж прости, мне очень стыдно, но я счастлив! Иона заразилась счастьем от меня, Мими – тоже. Я – факел радости, что зажигает сердца! Кому это повредило?!
Альтесса села, подобрав ноги и запахнув халат.
– Тебе.
Он хлопнул ресницами.
– Как?
– Иона стряпает алхимическую смесь из любви к тебе и к мужу. Пускай, это ее дело. Мими променяет мечты о гниющем Адриане на твою теплую постель. И хорошо. Беда в том, что ты рановато обрадовался.
– Да, Кукловод еще не пойман, но…
– Но я не о нем. Ты сказал сестре, что бросишь в атаку Нортвудов, а крестьяне отобьют искрой. Как думаешь, во сколько жизней это обойдется?
– Не много. Медведи наткнутся на искру и откатятся…
– Когда один скачет в атаку с обнаженным мечом, а другой лупит в него искрой – один из двух умирает, правда? Твое «наткнутся, откатятся» – это сколько трупов? Сотня? Тысяча?
– Но…
– Помнишь день, когда я ни разу не подшутила над тобой? Ты убил двадцать пять пленников, мы вместе запивали горе. Ты был в таком сумраке, будто погибли друзья. Двадцать пять незнакомцев!
Эрвин сел, помолчал… погас.
– Это необходимые жертвы. Кукловод погубит много больше, если я его не остановлю.
– Не сделаешь омлет, не разбив яиц? Аланис говорила это. Ты ответил, что не любишь яйца.
– Крестьяне сами виноваты. Они, тьма сожри, подняли мятеж! Сами выбрали свою судьбу!
– Но ты не за это их караешь. Знаешь же: пусть не по закону, но по совести они правы. Ты бы всех простил, если б не партия против Кукловода.
Эрвин озлился.
– Тьма сожри, чего ты хочешь? Я, значит, слишком бездушен?! Сама же так хотела! Учила: сметай людей лопатой, как снег! Вот тебе желанная степень бездушия! По моему приказу медведи пойдут бить крестьян – и меня это волнует меньше, чем круглые ляжки Минервы!
– Немного иначе, – альтесса покачала головой, отбросив темные локоны с глаз. Ее взгляд был неприятно острым. – Ты думаешь про ляжки Минервы и про язык сестры в твоем рту, и про фанфары будущей победы – лишь бы не думать о мертвых серпах. Ты зажег свой, хм, «факел счастья», чтобы ослепить себя. Сладкий самообман, затмение эйфорией. В Дойле ты не лгал ни себе, ни мне.
– Я просто научился быть злым.
– Докажи.
Альтесса подала ему Глас Зимы.
Эрвин поставил свечу, а сверху – пробку от бутылки орджа. Обнажил меч. Движения обрели хищную плавность. Глас Зимы покорно слился с рукою, рассек воздух парою пробных взмахов, наполнился силой, поднялся для атаки.
Эрвин прицелился в пробку взглядом и процедил: «Умри!», – и хлестнул стальным кнутом.
Раздался
