хозяином врасплох. То есть не полошиться, не продолжать прерванную было работу, а – легко так – отойти в сторону и чуть потупиться. Чтобы не дать повода, что любопытство привело ее в этот дом.
Словом, увещевательная часть беседы хоть и была длинной, но не показалась Кэтэ обременительной.
Тут же вошел некий молодой человек. Коротко закосясь на нее, он просквозил мимо.
– И вот этого нельзя допускать, – подхватила одна из барышень-наставниц.
– Что именно? – не поняла Кэтэ.
– Чтобы на тебя глазели.
– Ну а что я могу поделать?
– Всем своим видом дать понять, что ты не обыкновенная доступница, а приличная строгая дама, сама мысль о грехе которой претит.
Кэтэ подержала в сознании незнакомое слово «претит». Потом медленно выпустила его из памяти, тем более что вторая наставница сказала:
– Руки лучше держать под фартуком. Чтобы…
– Да ладно! – перебила первая. – Я думаю, что она надолго у нас не задержится.
Но – человек располагает…
Пржевальский появился в комнате, где велась та беседа, внезапно. Остро глянул на молодую грузинку и поспешил усесться напротив нее.
– Мне говорили, что ты знаешь музыку? – вдруг начал он.
Кэтэ, как учили ее наставницы, чуть припотупилась.
– И грамоту? – напорно продолжил путешественник. – Для женщины гор это далеко не мало. Но главное твое достоинство не в этом.
Она чуть подвернула взор, но дальше жилетки, в которую уперлась глазами, его не подняла. Ей почему-то казалось, что путешественник какой-то особый смелист, который мог чуть ли не пристрелить человека не сколько словами, сколько самим голосом. Может, поэтому его еще не съели людоеды, с которыми, по слухам, он якшается уже многие годы.
И вот именно этим, стреляющим голосом он ей сообщил:
– Главное твое достоинство, что ты безумно хороша. Равнодушным мимо тебя может пройти разве что евнух.
И вышел из комнаты.
И все то время, которое Кэтэ провела в доме Пржевальского, ее безмолвно преследовал его голос. Больше того, он ей даже снился. И она дольше, чем обычно, проводила время перед иконой. Бог должен помочь ей выкинуть из головы не только образ путешественника, его блеклое, усами и бородкой взнузданное лицо. Но и голос, так неотступно преследующий ее своим стреляющим манером.
За собой же она замечала, что там, в доме Пржевальского, постоянно сторожко ждала, когда же он раздастся, этот голос. И всякий раз замирала, когда он доносился до нее. И тут же творила молитву, стараясь Божим словом отмести то наваждение, которое не стало давать ей проходу.
Но улыбка, беспричинно возникшая, упрямо ела лицо. Ничего не могла она поделать сама с собой, потому в тот же день заявила тому мужчине, что беседовал с ней первым, что уходит.
Провожать ее Пржевальский вышел сам. Не успел он усестъся, как всегда, напротив – стоящей – ее, как,
