именно из этого дома – в полусумерках – выскользнула чья-то тень. И над головой, неведомо откуда взявшаяся, на лету сердито прокрякала утка.
– А тот знакомец увинтил? – кивнул на удаляющегося человека Тордуа.
– Кто это? – вяло поинтересовался Бесо. Но Силован, как это было давеча, уже поднял свой голос: – Ну ты чего у бегливости-то в подпасках?
И человек остановился.
И вскоре и Бесо его угадал.
Это был Шавла Кацадзе.
– А я вас не узнал, – начал он.
– Мы тебя тоже, – произнес Силован. – Это утка подсказала.
Утка действительно продолжала виться над городом и сердито крякать.
Силован помнил Кададзе еще мальчишкой. Как тот, нашкодив, всегда продраживал голосом одно и то же: «Я боль не бу», что в переводе, видимо, должно означать, что больше того, что на ту минуту было сотворено, он выкидывать не будет.
– Ну как ты тут живешь под флагом? – Тордуа кивнул на тот дом, из которого только что вышел Шалва.
– Да вот… – начал Кацадзе. – Случайно забрел…
Тордуа фыркнул в усы.
– Ну а ты свое кавалерство все продолжаешь? – полюбопытничал Силован. И – как бы вдогон – еще один вопрос выпулил:
– Коленки-то, поди, не штопаны.
И это даже вспомнил Бесо. Мать всегда выряжала Шалву на улицу в штанах со штопаными коленками. А то – опять же на коленки – проливала красные чарнила, и все думали, что Кацадзе истекает кровью.
И именно Тордуа как-то зимой, когда у него ноги увязали то ли в снегу, то ли в грязи, надел на одну ногу галош, а на другую валенок.
В Гори редко бывает снег. А когда выпадает, то обязательно с кем-то курьез случится.
Впереди ослепительно замерцало, и из-за угла выюркнул всадник с факелом над головой. Тоже чья-то, видимо, причуда.
И Кацадзе как бы вознес следом воду, собранную в пригоршню.
Силован помнил его этот ребяческий жест. Он означал удивление.
– Ну что, – тем временем вопросил Тордуа Кацадзе, – со встречи, может, в шинок завернем?
– Да у меня… – врастык пустив фразу, начал Шалва, – изжога.
Рядом – а они шли мимо какого-то озерца – подводно пофыркивал какой-то зверек. Гнилость, видимо, подтачивала этот водоемчик, и он задыхался от собственной мерзости, хотя от гор дул упругий просыревший ветер.
– Значит, изжога, говоришь? – вновь вернулся к теме выпивки Силован. – А у меня изжога, когда выпить не на что.
И неожиданно задал Кацадзе еще один вопрос:
– Ты все еще знаешься с этим пожирателем времени?
Бесо не знал, что имел в виду Тордуа, а Шалва понял, что Силован намекал на карты. Действительно, Кацадзе аж дрожит, когда в руках у кого-либо появляется колода, как говорится, «непитых», то есть новых карт.
Но ответить на вопрос Тордуа Кацадзе не успел, потому как в тот момент как бы
