в пятерню, потом в то трехперстье, которое вот-вот готово было взлететь до лба. Тем более на ближней к шинку церкви ударил колокол.
В ту ночь Бесо долго не мог уснуть. Часто выходил во двор. Смотрел, как широко разъятые небеса терпеливо холодели и на землю явно опускалась роса.
И он не столько услышал, сколько осознал, что купанные в росе, зазыкали шмели своими рассерженными голосами, пытаясь, но еще не имея возможности взлететь.
В бесцельности прошли день или два, пока Бесо не понял, что он, в сущности, трус. Что не мог не только рассадить окно в доме, в котором корогодились полицейские, но и не сумел остро ответить той усатой морде в фуражке при кокарде, которой казалось, что она имеет право оскорблять вольного грузина.
Все, во что мы только что углубились, вспомнилось Бесо именно в то время, когда он засобирался домой. И, конечно, не столько оттого, чтобы разобраться со своей блудной женой, сколько навестить сына, своего Амирана, с кем, к великому сожалению, тоже у него нет близкой, а точнее, родственной сходливости. Тем более что его изъела шутка, кем-то однажды брошенная:
Поедем в Гори,
Где вина – море
И где для Сосо
Выберем Бесо.
Бесо с удовольствием влепил бы по морде этому складушнику, да попробуй найди его среди смеховцев, что в Тифлисе сапожничают почти на каждом углу.
3
Тени, отдрожав на одном месте, медленно двинулись в его сторону, и Бесо неожиданно понял, что почти весь день просидел около руин старого замка, так и не смея войти в Гори. Когда-то, помнил Бесо, именно тусклость развалин усмиряла разыгравшийся было в веселости взор. Сейчас же он вроде бы ждал, что вдруг сипловато подзавоет ветер, туман клочьями повиснет над восходящей к небу горой и неожиданно прочернится чья-то фигура. И разымется некая дверь, за которой заклокочет звездное пространство.
Бесо вскинулся от наваждения, как бы снапружинившись, выбил дверь плечом в день, в котором пребывал, и увидел нежнейший росточек, похилившийся на сторону, который, видимо, чуть раньше привял и сник. И тут же заметил, как по берегу Куры сперва забегал некий куличок, потом вскинулся и улетел.
И он умиленно произнес:
– Боже!
И вдруг осек себя. Ведь он вернулся в Гори. Где его знают не таким сопливым, как он себе кажется. Тут многие бледнеют при упоминании его имени. Значит, надо держать эту марку.
Бесо показалось, что слева не просиял, а прямо-таки ударил свет и тени повалились направо, словно бы упали навзничь. И какое-то дребезжание, что возникло внутри, вскинуло его, и потянувшаяся к глазам пятерня как бы разломила взгляд на части и что-то паучье отразилось в зрачках.
Потом рука отдернулась, словно внезапно о что-то ожглась, и восстал шаг. И отвердела под стопой земля, и даже откинула каблуком осыпь. Скошенным каблуком. Подношенным. Потому как негоже главному сапожнику портить впечатление пословицы, что обутку чеботарю справляют в гробу.
Бесо шел по улицам.
