невыносимую усталость. Он приехал сюда, имея в запасе то, что могло бы стать достаточной форой: полосу невезения, почти пустые карманы, помутнение в глазах, пугающе похожее на темный туннель, к которому он приблизился и куда, очень может быть, скоро провалится. Чем еще он мог соблазнить богача, чтобы тот согласился вновь сесть с ним за доску? Играть с завязанными глазами? Если бы он мог бросать кости во сне, Бруно с превеликим удовольствием прижал бы голову к высокой мягкой спинке стула. Испив сполна горькую чашу неудач в Сингапуре, он снова оказался в выигрыше, и это должно было бы его взбодрить. Однако победа лишь ввергла Бруно в объятия усталости, больше похожей на отчаяние. Он глотнул скотча, вообразив, что спиртное ударит в голову и удалит мутное пятно, как это делает растворитель с пятнами грязи на мебели.
– Флетчер Хендерсон, – произнес Кёлер, стоя спиной к Бруно: он менял пластинку на граммофоне.
– Угу, – отозвался Бруно, расставляя фишки на исходные позиции.
– Может быть, повысим ставки?
Бруно пожал плечами, скрывая удивление. Не стоит быть наивным. Если немец и впрямь не уязвлен столь крупным проигрышем, это лишь значит, что по-настоящему большие деньги, которыми Бруно не суждено обладать, поистине неисчислимы. Поскольку Бруно не мог, извинившись, покинуть эту комнату, он мог, по крайней мере, взбодриться, развеять усталость и попытаться нащупать тот предел проигрыша, который Кёлер не был готов перейти, чтобы наконец стереть с губ богача его змеиную улыбочку.
– Удвоим? Утроим?
– Повысим в пять раз.
Бруно кивнул. В это мгновение воздух в комнате стал как будто наэлектризованным.
– Мистер Кёлер, позвольте узнать, каким бизнесом вы занимаетесь? Эдгар об этом умолчал, когда направил меня к вам. – Бруно пришел к выводу, что основой этого сплава показной роскоши, самодовольства и инертности являются старые фамильные деньги – по крайней мере, часть семейного богатства. Самолично добытые состояния обыкновенно сколачиваются агрессивными, если не сказать безжалостными, дельцами. Не то чтобы Бруно ждал исповеди. Но передающиеся по наследству состояния, как правило, облекаются в лощеные россказни о трудолюбии и усердии предков.
– Зовите меня просто Дирк, пожалуйста. А я могу ли звать вас…
– Александер.
– Александер, вы смотрели телевизор в 1989 году, когда ломали Antifaschistischer Schutzwall?[9]
– Простите…
– Berliner Mauer[10], – уточнил Кёлер, улыбаясь во всю ширь рта. – Стену.
– А, ну да.
– Ну, не смущайтесь. Многие немцы, которые не выбежали тогда на улицу с кайлом или паяльной лампой, сидели на диване и смотрели телевизор – кроме меня. Я говорил по телефону! – Кёлер снова сел за стол и, бросив кость, получил право первого хода, так как ему выпало 6–4. Начал он, как обычно, бросив кубики на домашнее поле.
– Я
Антифашистский оборонительный вал (
Берлинская стена (
