морозами или жарой и полчищами кровососущих москитов. Этот тракт сначала проторили декабристы и их жены, а следом тысячи и тысячи приговоренных политических и уголовников; суровый край принимал в свои объятия всех, но отпускал лишь немногих, тысячами безымянных могил отмечен этот бесконечный путь, ведущий к печальному концу жизни несчастных, приговоренных к страшным испытаниям. Здание было четырехэтажное из красного кирпича, потемневшего от времени, сплошь зарешеченное коваными решетками и стальными сетками, чтобы сидельцы не могли что-либо разглядеть во дворе, за исключением полоски неба вверху прокопченных серых оконных проемов. Здание, напоминающее крепость, было огорожено четырехметровым каменным забором с колючей проволокой в три ряда. Впервые оказавшись здесь, в этом гнетущем проклятом месте, Иван почувствовал себя ничтожным человечком, даже букашкой, у которой нет защиты и спасения, а есть леденящий душу страх и мелькнула мысль – …все кончено, отсюда не выйти. Он оказался в этом парализующем волю и желание жить тюремном замке, где начинала «править бал» невыносимая тоска и одиночество, где далеко не все могли вынести психологического давления, которое обрушивалось всей своей мощью на каждого, кто попал в этот каменный каземат.
Удивительное дело, как быстро в закрытой тюрьме распространяются новости, сообщения, здесь все знают все про всех, беспроводной телефон действует безотказно и оперативно, где ничего нельзя скрыть от сокамерников, а врать – значит, подписывать себе приговор, такого зека называют «ссученным» и превращают в отверженного… таких заключенных здесь было немало. К Ивану отнеслись благосклонно, как к пострадавшему от безжалостного, карающего «совдеповского» режима, глядя на этого тщедушного, невысокого юношу, просили еще раз рассказать, как он уделал того партийного хряка, сломал ему челюсть и еще что-то… Уважение сокамерников вызвало его бесстрашие, с каким он один против своры пьяных коммуняк бросился защищать девушку. Уголовник со стажем и в авторитете, старший по камере Кокорин стал ему покровительствовать: все заказы художнику на рисунки для наколок шли через него, это он решал – кому рисовать, а кому нет. За выполнение заказов ему стали подбрасывать: кто сахар, кто чай или пряники. После шока первой встречи с тюрьмой он постепенно стал обвыкаться и подстраиваться к тюремному режиму и камерным правилам и законам. Но однажды он всё-таки угодил в карцер на десять суток за нарушение тюремного режима – изготовление рисунков для наколок, которые нашли в его матрасе надзиратели при очередном «шмоне». Штрафной изолятор находился в подвальном этаже тюрьмы без окон, где железная кровать без матраса и подушки с семи утра до десяти часов вечера пристегивалась замком к стене, табурета нет, отопления нет, есть тусклая лампочка освещения да глазок в двери для надзирателя и параша. Весь день штрафник в одиночестве мерит шагами сырую, затхлую камеру площадью четыре квадратных метра, а присесть не на что, затем
