Я подобрал раскатившиеся тыквы и запихал их обратно в мешок. Старый крестьянин улыбнулся мне через плечо.
– Спасибо, малый! Меня звать Сет, а это Джейк. Ты бы присел лучше, а то тряханет – и вывалишься.
Я сел на один из мешков, отчего-то напрягшись, не зная, чего ждать.
Старик отдал вожжи сыну и достал из лежащего между ними мешка большой коричневый каравай. Небрежно отломал здоровую краюху, ляпнул сверху масла и протянул мне.
От этой ненавязчивой доброты у меня защемило в груди. Я уже полгода не ел хлеба. Хлеб был мягкий и теплый, масло вкусное. Кусочек я приберег на потом, спрятав его в свой мешок.
С четверть часа миновало в молчании, а потом старик полуобернулся ко мне.
– А ты что, малый, играть, что ль, умеешь? – он указал на футляр с лютней.
Я покрепче прижал ее к себе:
– Она сломанная!
– А-а! – разочарованно протянул он. Я думал, он велит мне слезать, но он вместо этого улыбнулся и кивнул на мужчину рядом с ним. – Ну ладно, тогда уж мы тебя сами позабавим!
И затянул «Лудильщик да дубильщик», застольную, что старше самого Господа Бога. Секунду спустя его сын подхватил песню, и их грубые голоса слились в простой гармонии, от которой внутри у меня что-то заныло – я вспомнил иные повозки, другие песни, полузабытый дом.
Глава 20
Окровавленные руки – в саднящие кулаки
Было близко к полудню, когда телега свернула на новую дорогу, шире реки, вымощенную булыжниками. Поначалу на дороге была небольшая горстка путников да пара телег, но мне, после того как я столько времени провел в одиночестве, это казалось огромной толпой.
Мы въезжали все дальше в город, и приземистые домики уступили место более высоким лавкам и трактирам. Деревья и сады сменились переулками и лоточниками. Широкая река улицы оказалась запружена сотней повозок и пешеходов, десятками телег и фургонов. Временами попадались и всадники.
Слышался цокот копыт и крики людей, пахло пивом, потом, отбросами и смолой. Интересно знать, что это за город и бывал ли я тут прежде? Прежде чем…
Я скрипнул зубами и заставил себя думать о другом.
– Почти приехали! – крикнул Сет, перекрывая гам. В конце концов улица вывела нас на рыночную площадь. Фургоны рокотали по мостовой отдаленными раскатами грома. Где-то в отдалении пронзительно плакал младенец. Некоторое время мы ехали куда глаза глядят, пока Сет не нашел свободный закоулок напротив книжной лавки.
Сет остановил телегу, и я спрыгнул на мостовую, пока они разминали затекшие руки и ноги. Потом, как бы по молчаливому уговору, я принялся помогать им разгружать бугристые мешки и оттаскивать их в сторону.
Полчаса спустя мы отдыхали среди груды мешков. Сет посмотрел на меня, прикрыв глаза ладонью:
– А тебе зачем в город-то надо было, а, малый?
– Мне нужны струны для лютни, – ответил я. И только тут сообразил, что не знаю, где отцовская лютня! Я принялся лихорадочно озираться. Ее не было ни в телеге, где я ее оставил, ни у стены, ни на грудах тыкв… Сердце у меня упало,
