юной головушке перемешалось всё» – как отмечал Сергей – «И народничество, безвозвратно ушедшее в прошлое, и оголтелые идеи новых крайне левых, взывающие спасать обиженный забитый народ самым радикальным путём, и светлая надежда, живущая веками в сердце народном о справедливом мироустройстве». Они с Глебом пытались отрезвить тонко ощущающую жестокость мира идеалистку, а Боря подсовывал всё новые брошюры даже эсерские, а не только земцев, как раньше. Хорошо ещё, что любящая дочка их отцу додумалась не показывать, иначе могла бы ускорить наступление нового сердечного приступа старика. Евпраксия мечтала о светлом будущем по-своему, наивно, по-детски и по-девичьи. Ей виделся некий театральный, даже кукольный раёк, где все с просветлёнными ликами ходят и счастьем пылают. В свои двадцать два она не знала ещё любви и лишь смутно о чём-то догадывалась при чтении целомудренных любовных романов. Её мирок был столь же чист, как и она сама, а правил её народом, свободным от угнетения, конечно же русский православный Государь, но без ленивых алчных министров, без помещиков и капиталистов-промышленников. Эдакая идеализированная крестьянская община вне времени и враждебного окружения.
Родная сестра Евпраксии, достигшая уже двадцати пяти, остро ощущала себя засидевшейся в девицах всем своим крупным уже чувствительным к присутствию рядом молодых мужчин, мало управляемым рассудком, пышным телом. Варвара от души похвалила икону милого младшего братца, но тут же о ней и забыла, возвратившись к своим почти что хроническим ежечасным мечтам о прекрасном офицере-аристократе, предлагающем ей руку и сердце. Вне своих уроков музыки и пения, которыми она была в значительной мере поглощена, вне домашних забот, коими её заставляла заниматься мать «дабы дщерь белотелая и вовсе не обленилась», склонна была она к праздному времяпровождению. Желала лишь мечтать о воздушных замках и личном счастье, либо читать романтичные любовные романы. Добра желала она и всем своим близким, но дальше этого не шла, а дела государственные и судьбы народа её вовсе не волновали. Братья смеялись над ней, но Варю и это трогало очень мало. Поэтому для братьев и сестры стало неожиданным, что она вдруг увлеклась драматическим театром и даже получила выходные роли, где можно было сказать пару слов из угла.
Гордей Евграфович немного отошёл от приступа и вновь погрузился в военно-исторические исследования. Только работа и спасала: к мучительным мыслям о разладе с молодым поколением и неизбежной гибели России присоединилось чувство вины за смерть Алексея. Старик счёл недопустимым легкомысленное произведение на свет потомства, истощившее организм жены, ослабившее двоих младших, уже не выглядевших богатырями, подобно старшим сыновьям. Работал с отчаянием, мечтая успеть помочь державе изданием трудов своих с глубоким анализом истоков бед России. Не позволял уж больше себе и с Прошкой, на ночь глядя, винцом побаловаться. Перед сном он всё также задумчиво разглядывал старообрядческую икону и, размышлял о прискорбности
