известна. Как по мне, так это замечательная книга, трогающая до самого сердца и хорошо написанная. Но если бы она была широко известна и популярна, вроде «Гарри Поттера» или «Трех мушкетеров», и если бы мне пришло в голову считать себя героем такой известной книги, вы могли бы совершенно справедливо рассмеяться мне в лицо или покрутить пальцем у виска, и я бы с вами согласился.
Бог миловал, я оказался героем почти совсем неизвестной книжки, и не книжки даже… Но записанной истории.
Я узнавал себя медленно и трудно, я отказывался верить – не сходству даже, сходства я никакого не видел, – но навязчивому чувству узнавания, тянущей пустоте в груди. Я пришел к своей знакомой, которая тоже читала этот текст, она филолог, литературный редактор, она разбирается в текстах, я спросил ее: «Скажи мне как редактор, найди десять отличий, ну или хотя бы найди три отличия между мной и человеком в этом тексте». Я просил ее найти отличия не потому, что мне казалось, что я похож на героя. Я был уверен, что сходства нет. Но не мог отделаться от мысли, что он – это как будто я.
Однажды в юности ей, той, что была здесь раньше, пришлось услышать свою собственную историю, рассказанную ей подругой о третьей подруге, с ее слов. То есть эта третья рассказала второй ту историю, как будто это с ней самой случилось. И пока моя девочка слушала, ей становилось не по себе, потому что ход событий и даже детали были знакомыми, но звучало это со стороны, как чужое. И была растерянность, а потом возмущение: как так? Это же мое! Что-то такое же было и со мной, когда я читал. «Что этот тип делает в моем пиджаке?!»
И я пришел к Стиле и рассказал ей об этом. Мне нужно было, чтобы она назвала отличия, показала мне их. И я убедился бы, что они действительно есть, вполне определенные, решительные. И я бы тогда с облегчением выдохнул: не я. Это было слишком – быть героем того текста. Уж слишком. Я знал, что я – попроще. Но в душе всё равно саднило беспокойство. Как будто я услышал свою историю, но… приукрашенной?
И я спросил Стилу: чем я отличаюсь от этого Симона?
Ты теплее, сказала Стила. Живее и теплее.
Мне этого хватило, я готов был схватиться за любую мелочь – и схватился, и успокоился. Но ненадолго. Потому что от этого текста как будто истончилась стена между мной и моей памятью, и какие-то звуки, какие-то краски и чувства как будто стали проникать с той стороны. Это если предположить, что я есть, и моя память есть на самом деле, и я не сочиняю себя, а я есть.
Я даже вспомнил тогда, что я не просто «жила-была девочка, оказалась мальчиком». Я вспомнил то странное и страшное ощущение, когда я и это тело были друг другу испуганными незнакомцами. Я согласился признать, что я не всегда был здесь. И это был отчаянный, отважный и безумный шаг.
Потому что до того у меня был паспорт, в котором не про меня была только строчка «пол женский».
Но с этого мгновения все строчки в моем паспорте стали не про меня. И подтвердить свое существование – не кому-то, самому себе подтвердить! – мне стало нечем.
Это
