у него остались только короткие конспекты, скорее даже – столбики опорных слов. Он отметил, что необходимо «записать про море слева, особенный свет, пишущую машинку»… В первые дни был буквально ошеломлен, но всё же нашел силы сделать хотя бы это. Потом расшифровывал пункты, аккуратно подбирая слова, чтобы передать тающие впечатления. Ничего не придумывал. В чем сомневался – удерживал при себе, записывал только то, что точно помнил, что проявилось сильно и однозначно, только ощущения и мысли, возникавшие во время работы, избегая интерпретаций и трактовок.
Вот что осталось у него от второй работы с М.: опорные слова и то, как он расшифровал их чуть позже:
«Вид из окна:
Как будто смотреть из замкнутого пространства, более темного, – наружу, где светлее. Там город, он ограничен темной массой вдали и справа, слева – открытое пространство. Ничего не просматривается отчетливо, потому что там много солнца. Как будто пересвеченный снимок, видны края и контуры, остальное смыто солнцем.
Напряженность:
Я слежу за «отверткой» и понимаю, что мне надо очень сильно закрыться, не выдавать ничего. Похоже, можно ожидать любых способов воздействия, в том числе каких-то… технологических? И я готов, я уверен в своих силах, я могу противостоять этому».
Он помнил, как положил руки на подлокотники кресла: потому что так надо, так правильно в этом моменте. И тут же почувствовал, как будто не может убрать руки с подлокотников. Он помнил, что был в этот момент очень насторожен. И что очень ясно понимал: всё очень плохо, совсем плохо, но не это главное. Главное – сохранить что-то, что они хотят вытащить. Информацию.
Ему было трудно описать это напряжение с тонким привкусом азарта.
Против него превосходящие силы противника. Они могут сделать с ним всё. Почти всё. Вот это «почти» может остаться за ним. И он намерен сражаться и победить. Он чувствует себя вполне на равных в этой точке. Это очень длинное описание, на самом деле слов там вообще нет, нет мыслей, есть просто знание этого всего одним куском. И он увидел и прочувствовал это всем собой – и оно насторожило его.
Симон из «Подсолнуха», за которого Лу держался изо всех сил, был журналистом. И Лу рассчитывал – когда допускал реальность этой смутной «памяти» – узнать о своей жизни мирного журналиста, достаточно левого, чтобы попасть под раздачу во время фашистского мятежа. Не более того. Максимум максиморум он ожидал обнаружить, что был социалистом. Но оказаться кем-то, владеющим секретной информацией? Хорошо, и такое может случиться с журналистом в неспокойные времена… Но быть кем-то, кто умеет и способен эту секретную информацию защитить, хотя к нему будут применены «технологические методы»? Какие? Пентотал натрия, другие виды «сыворотки правды»? Что-то еще? Как от этого защититься? Здесь стойкость духа роли не играет. Здесь нужна, наверное, какая-то специальная подготовка, тоже технологическая? Это уже не журналист, это… кто?
И поверх этих растерянных мыслей – испуг.
