дозаправки в Новосибирске, где часть пассажиров сошла, соседи пригласили его пропустить по стаканчику, расспросили, куда и зачем летит. Он с доверчивой легкостью рассказал про метки на карте, про письма, про вызов.
Его повели по салону – знакомиться с хорошими людьми. Он понятия не имел, кто эти люди, но верил им, чувствуя с их стороны интерес и уважение. К концу полета, после выпитого коньяка (почему-то все пили коньяк), Егор совсем успокоился, твердо усвоив: вокруг хорошие люди! Другие то ли сюда не летали, то ли летели другим рейсом.
Он настороженно шагнул на трап, заранее застегнув дубленку, и вдохнул зиму, невольно сравнивая ее с мартовской промозглой московской весной, покинутой десять часов назад. Спускаясь на землю, рассматривал сквозь белесый туман двухэтажное здание аэропорта, толпы непривычно тепло одетых людей.
В зале, радостно сверкая щелками узких глаз, прятался за колонной Степан, однокашник по факультету – фотокорреспондент местного телевидения, единственный знакомый за Уральским хребтом человек.
Выяснилось, что Перелыгину предстояло лететь на север еще почти тысячу километров, и он внушал себе, главную на тот момент, мысль: ничему не удивляться. Между тем свободных мест не оказалось, но у него имелся вызов, билет продали, и тут Степан огорошил еще одной новостью: в газете неделю назад скончался редактор.
Позже, вспоминая ту минуту, Перелыгин старался понять: мог ли он тогда под благовидным предлогом повернуть обратно и вернуться к Лиде. Улететь и вернуться, чтобы под вальс Мендельсона отправиться в совсем другое путешествие. Спустя годы он убеждал себя – нет, не мог. Но все же предательская мысль в ту ночь закралась ему в голову, остановил лишь несмываемый позор бегства, оставив в памяти злость на себя.
От Степана они позвонили в Батагай. Телефонистка местного коммутатора соединила с заместителем редактора Алпатовым, и тот сонным голосом успокоил Перелыгина. «Хороший человек», – подумал Егор.
Часа в два ночи Степан начал зевать. Перелыгину спать не хотелось. В Москве только-только наступил вечер. Он долго лежал один в комнате, проживая заново тревожный день, вспоминал оранжевую полоску света в иллюминаторе, в которую, как в гигантскую щель быстро темнеющего неба, пряталось солнце, оставшись позади лайнера, а навстречу, заливая черное пространство зеленоватым светом, спешила луна. Теперь она холодным отраженным блеском смотрела в окно из-за тюлевой шторки, временами скрываясь за облаками, которые тенью вплывали в комнату, растворяя вещи. Перелыгин закрывал глаза, и светлая оранжевая полоса в черном небе вновь возникала перед его мысленным взором.
Утром самолет местных авиалиний АН-24, который здесь называли кратко – «Антон», – понес его на север. Монотонно подвывая, гудели моторы. Самолет выбрался из дымки, висевшей над городом, и в небольшой тесноватый салон брызнуло солнце.
Какое-то время взгляд Егора отыскивал на земле маленькие стайки домов с дымками над крышами, но
