из-за которого вынуждена была уволиться. А ведь, он, вне всякого сомнения, там обязательно присутствовал. Я ничего не помню.
Почему память стерла этот день? Я так не хотела, с таким нежеланием отрабатывала эти положенные две недели после подачи заявления. С таким трудом себя пересиливала, входя в подъезд, в котором сжималось мое сердце, и поднималась по стоптанным ступеням на третий этаж. И загибала пальцы, считая дни, когда же всё это закончится…
Моя душа рвалась прочь из этого дома, из этого места. Настолько рвалась, что, наверное, произошел некий самообман или самогипноз. День, за которым наступало, наконец, избавление, мое внутреннее «я», очевидно, уже не хотело брать в расчет. Очевидно, так просто легче мне было добыть, досуществовать этот, ставший невыносимым срок. Того дня, как бы, уже не существовало в природе. Поэтому он и был, как-бы уже заведомо, вычеркнут из жизни. А потом – и начисто стерт из памяти. Другого объяснения этому феномену я не нахожу. Даже сегодня.
Тогда моя душа рвалась прочь оттуда. Душа… Очень тонкая материя, за которой мое сознание всё время опаздывало. «Свой тайный смысл» доверяли ей «предметы», до постижения которых я еще не доросла в силу своей молодости. Она уже тогда чувствовала то, что сегодня я понимаю с такой очевидностью: что-то ужасное однажды произошло в том доме на улице Сумской…
Какая-то жуткая драма, страшная трагедия там разыгралась… В том подъезде, а, возможно, даже в одной из комнат той коммуналки, которые были переделаны под наши рабочие кабинеты.
(Абсолютно в этом уверена, и никто не сможет переубедить меня в обратном. Тем более, сегодня).
Может, в пьяном угаре здесь ревнивый муж бегал по длинному коридору за своей женой с топором? А, может, здесь не поладили два собутыльника, и пролилась кровь? Как бы там ни было, это место впитало в себя нехорошую, агрессивную энергетику, став местом зла. И это место начало мстить ничего не подозревавшим людям, приходившим сюда на работу. А где тонко, там и рвется…
Они были такие разные, на первый взгляд, эти два человека: зрелого возраста высокопоставленный начальник, схватившийся за рапиру у себя дома, и юноша, вдруг, без всякой надобности, ставший точить нож на рабочем месте…
Журналистский мир тесен. И хотя я не была лично знакома с осужденным главным редактором, но я встречала его ранее, знала его фамилию. Это был высокий худощавый сорокалетний мужчина нервно-холерического склада, с тонкими чертами лица, с чуть подрагивающими ноздрями носа с горбинкой… Весьма запоминающийся типаж.
В том молодом человеке тоже всегда угадывалась некоторая нервозность. Почему? Мы не можем знать чужих мыслей и чужих комплексов… В улыбке юноши иногда сквозила истеричность, а во взгляде – дерзость вперемешку с отчаянностью. Импульс нервности в нем присутствовал постоянно – это было так очевидно.
А говорят, что «снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает». Оказывается, еще как попадает! Рискну здесь высказать предположение: возможно,
