Марк и кивнул на людей, утрамбованных, как кильки в банке.
– «Фойер» – значит «огонь». Это ты у него спичек просишь. Он, конечно, удивится, откуда у жителя среднерусской возвышенности такой безупречный немецкий, а ты ему скажешь…
– Я не курю…, – прервал Марк полет моей фантазии.
– Тогда придумай другой способ познакомиться? – рассердился я, – Завались перед Гансом в припадке эпилепсии. Правда, в этом случае ты можешь рассчитывать только на милостыню.
– Значит про «фойе» спросить? – перебил меня Марк.
– Да. А потом ты ему скажешь, что у тебя бабка из немцев: «Дас ист эринерунг фон майне ома». Понял?
Увлекшись сочинением немецкой фразы, я и не заметил, что Марк смотрит куда-то мимо меня.
– Да, ты ему скажешь: «Зи вар дойче унд их кан айн бисхен дойч шпрехен», – говорил я – Потом будто бы случайно я окажусь рядом и удивлюсь, что здесь, в этом гнезде разврата, звучит божественная немецкая речь. Дальше можешь говорить о своей неземной любви по-русски.
– Весит, наверное, тонну, – толкнул меня Марк.
Я оглянулся. В зал вплыл огромный человечище. Рядом с ним даже здоровяк Кирыч показался бы лилипутом. Джинсовой ткани, которая туго обтягивала слоновий круп, вполне хватило бы на десятиместную палатку. Бородку клинышком и вздернутый нос я уже где-то видел. Я со значением посмотрел на Марка.
– Я не пойду! Я боюсь. У меня живот болит, – заблеял Марк и дернулся в сторону.
Я зашипел:
– Или сейчас ты демонстрируешь голливудский оскал и широту русской души, или на склоне лет встречаешь свою смерть в богадельне.
– Не-е-ет! – замотал головой он.
Пока мы препирались, случилось чудо. Немец умудрился без остатка раствориться в толпе. Я огляделся. Бородатые дирижабли на горизонте не замечались.
Но не успел я как следует огорчиться, как ноги на секунду перестали чувствовать пол, но только для того, чтобы мгновением позже я ощутил его всем телом, распластавшись на заплеванных керамических плитах наподобие морской звезды. Рука угодила во что-то мокрое. «Надеюсь, пиво, а не его последствия», – подумал я, пытаясь встать. Марк по немецкой методе дематериализовался.
– Шайсе! – выругался я.
Познания в немецком начали удивлять даже меня самого. У досточтимой «немки» Эллы Багратионовны я редко заслуживал «трояк», а тут вдруг свободное употребление ненормативной лексики!
– Wie bitte?
Надо мной нависал искомый Ханс и виновато улыбался.
– Вы испортили не только мою рубашку, но и мое настроение, – сказал я по-немецки.
– Извините.
Немец даже не удивился, что я говорю с ним на одном языке. «Вот гад, неужели он думает, что в этом вертепе все такие образованные?» – раздраженно подумал я.
– Вы кто?
– Ханс.
– Вот что, Ганс, – распорядился я,�
