позорный стул – тот же принцип[8].
– Откуда ты все это знаешь?
– Молодые констебли нынче сплошь эрудиты.
Он помолчал.
– Слушай, насчет обеда… мне нужно заскочить на работу.
– Ничего тебе не нужно.
– Пейшенс, там у нас…
– Джон, это здесь у нас будет смертоубийство, если мы не начнем хоть сколько-то времени проводить вместе. Позвони – скажи, что болен.
– Не могу.
– Тогда я позвоню. Я врач, мне поверят.
Ей поверили.
После обеда они пошли прогуляться – посмотрели из любопытства на знаменитую скалу Карлопс-Рок, а потом, невзирая на ветер, полезли в гору отметиться на Пентландс[9]. Когда они вернулись на Оксфорд-террас, Пейшенс наконец сдалась и первая сказала, что у нее накопилась кое-какая бумажная работа, то есть ей попросту хотелось разобрать какие-то бумаги, или проверить налоговую отчетность, или просмотреть свежие журналы. Поэтому Ребус поехал по Куинсферри-роуд и остановился перед церковью Богоматери Вечной Опоры, с чувством виноватой радости отметив, что никто еще не исправил шкодливое граффити на доске объявлений, превратившее «вечную опору» в «вечный запор».
В церкви было пусто, прохладно и тихо, через витражное стекло проникали радужные лучи. Надеясь, что он явился вовремя, Ребус прошел в исповедальню. По другую сторону зарешеченного окошка кто-то был.
– Простите меня, отец, – сказал Ребус. – Я даже не католик.
– А-а, так это вы, язычник. Я ждал вас. Мне нужна ваша помощь.
– Разве не мне положено произносить эти слова?
– Не дерзите. Пойдемте выпьем.
Отцу Коннору Лири можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти, но Ребусу он сказал, что не припомнит, к какой цифре он ближе. Он представлял собой внушительную бочкообразную фигуру, густые седые волосы росли не только на голове, но и из ушей, носа и шеи – на загривке. В светской одежде, подумал Ребус, священник вполне сошел бы за пенсионера-докера или какого-нибудь квалифицированного работягу, который в свое время был неплохим боксером, и действительно, у отца Лири имелись фотографии и призы, подтверждающие, что последнее – непреложная истина. Он нередко месил руками воздух, заканчивая свои аргументы апперкотом, – дескать, никаких возражений тут и быть не может. Ребус нередко жалел, что при их беседе не присутствует рефери.
Но сегодня отец Лири вальяжно расселся в шезлонге у себя в саду. Стоял прекрасный ранний вечер, теплый и прозрачный, с моря тянуло прохладным ветерком.
– В такой день хорошо полетать на воздушном шаре, – мечтательно сказал отец Лири, отхлебнув из стакана с гиннесом. – Или попрыгать с тарзанки. Кажется, на время фестиваля что-то в этом роде устроили на Медоуз. Ох, как бы мне хотелось попробовать.
Ребус моргнул, но промолчал. Гиннес был ледяной – таким впору зубы замораживать вместо анестезии. Он поерзал в своем шезлонге, который
Средневековое наказание для женщин: провинившуюся привязывали к деревянному стулу и оставляли на пороге ее дома или же провозили по улицам города под насмешки толпы. Иногда стул привязывали к устройству типа качелей на берегу водоема и провинившуюся погружали в воду.
Группа холмов к югу от Эдинбурга.
