Ашпокай смешался. Перед ним лежал незнакомец – человек с печальным, замученным взглядом и бледными, запекшимися губами. Он говорил размеренно, неторопливо, улыбался грустно в белые усы. Тело его стало тонким, прозрачным, и плечо окостенело, сведенное судорогой. Много из него унес яд – половину унес. Но и той жизни, что оставалась, хватило бы на троих. И жизнь эта горела в глазах.
– Ты жив, что ли? – спросил Ашпокай.
Михра не ответил, только закрыл и открыл глаза.
Прошло еще два дня, и он начал говорить, неделя минула, и он встал на ноги.
– Уходить нужно, – твердил он, прохаживаясь по тесной своей клети. – Близко, в трех днях пути отсюда, собирается большое войско. Я там нужен.
– Подожди еще, окрепни, – Ашпокай сидел на большом плетеном коробе и болтал ногами, радуясь на ожившего брата.
– Когда ждать? Когда ждать-то? Будет бой. Будет война.
И как сказал в первый раз, так и завел одно: «Будет война. Будет набег». А в глазах горит какая-то болезненная мысль, что-то не дает покоя.
Ашаван не рассказывал больше историй возле костра. По вечерам сидел он теперь у Михры.
О чем они говорили, Ашпокай не мог взять в толк, – но день ото дня странная сила тянула Михру туда, за сизые холмы, на широкую закатную равнину.
Однажды Михра подозвал к себе Ашпокая и сказал:
– Не так наш бактриец прост.
Он проковылял к одному из коробов и поднял крышку. Внутри, переливаясь в пыльном свете медью и золотом, лежала ткань.
– Что это? – спросил изумленный Ашпокай.
– Шелк, – деловито поведал Михра. – Тонкий, как мушиное крылышко, шелк из Поднебесной. Бактриец твой – тот еще лис. Думается мне, что он купец и просто ждет здесь свой караван, сторожит добро.
– Как же ты… догадался?
– Нетрудно догадаться. Ашаван не станет держать такой двор. Ему никакое добро не нужно. Он росой и сыт, и пьян. Бактриец этот – хитрый очень человек. Хунну ни за что не пропустят большой караван, вот бактриец и прячет свое добро на холмах. А весной или осенью приходят его люди – гляди, какой большой двор! И коновязи зачем? А если кто из наших, скажем, его приметит или хуннский разъезд случится, он выйдет в белом одеянии и начнет читать свои молитвы.
– Но он лекарь… – смутился Ашпокай, – и заговоры знает…
– Знает, конечно, – хохотнул Михра. – Говорю же – битый он человек. И яд выгоняет, и раны затворяет. Я, когда с нашим князем разбойничал, и не таких купцов повидал.
– У него по ночам гости бывают, – вспомнил Ашпокай. – Неужели разбойники?
– Это уж наверное! – кивнул брат. – И еще вот что…
Михра снял с пояса маленький узелочек.
– Это кости пустельги, – сказал он гордо. – Когда рядом оружие зарыто, они начинают тихонько шуршать.
– И много здесь оружия? – загорелся
