висит проклятьем каким-то, но она отчетливо чувствует, как свои когтистые лапы к ней тянет безумие. То самое, с которым едва-едва удавалось справиться в Тартаре, то самое, которое настигает древнейших и лучших.
Скинуть с себя чужие путы не получается. Как бы сильно она ни металась, ни пыталась разодрать проклятую клетку. У нее когтей будто бы и не было никогда, она просто не может их вытащить, достать, воспользоваться. Они столько раз ее спасали, а теперь их просто нет.
Эрида воет.
Протяжно, гулко, разорвать легкие пытается.
Дорогие ботинки по кафельному полу звучат лишь в полной тишине, в противном случае их как будто бы и нет. Его пропускают будто бы по какому-то разрешению или подписанной бумаге; его будто бы давно и хорошо все здесь знают, но в глаза не смотрит никто.
Смертные не отдают себе отчета в том, почему избегают прямого взгляда в глаза. (Их мощью затопит, а лицо повелителя мертвых лишь избранные могут увидеть дважды.) Этого и не нужно, он все равно не такой частый гость в этих стенах. Он все равно на поверхность выбирается редко, да и то в периоды скуки. Или же для того, чтобы проверить, проконтролировать, просто удостовериться, что все соблюдается в точности так, как должно быть соблюдено.
Между миром живых и миром мертвых баланс слишком хрупкий и тонкий. И баланс этот должен соблюдаться.
Места для хаоса в нем просто нет. И быть не может.
Она не смертная, она взглядом впивается в его глаза, едва замечает, едва дверь открывается и он проходит в небольшую комнату с однотонными стенами, что напоминает совсем какую-то ироничную версию Тартара, в котором она гнила заживо столетиями. Она впивается в его глаза взглядом, жалеет, что никак не может снова увидеть собственные когти. Глаза бы ему вырвала.
Слепой бог мертвых. Эта мысль веселит, у нее на губах абсолютно полудурошная улыбка в неровных изгибах губ. Все линии какие-то изломанные.
Дверь закрывается, а она даже не кидается к нему, просто ждет.
– Какой умный мальчик, – у нее тон издевательски-злобный. – Поймал первородную силу и думает, что сможет ее удержать. Не забывай, что я из себя представляю.
Аид обходит помещение медленно, осматривает стены так, будто за ними что-то намного сильнее и мощнее их двоих кроется. Взгляд на нее переводить не спешит. Эрида чувствует, как терпение выгорает.
– Я сотру тебя в пыль, – рычит она.
И это не пустые слова, не пустые угрозы. Она и правда в этот момент верит в то, что говорит.
– Ты будешь еще умолять, чтобы я оставила тебя в живых, – она смеется, и у нее что-то булькающее в смехе. – Мальчишка. Моей силы хватит, чтобы разодрать тебя на сотни частей.
Он останавливается в шаге от нее, но все так же и стоит. Стоит и смотрит, как она, съежившаяся, сидит на полу, прижавшись спиной к стене.
– Что ж, – голос у него спокойный. Глубокий, но достаточно тихий. – Давай тогда попробуем. Почему бы тебе не сделать это прямо сейчас?
Потому
