style="font-size:15px;"> – Задержался в пути. Скоро будет. Я его заместитель, капитан Шепель. А это – начальник дружины, – указал на Семена Каретника.
– Чудесно. Присаживайтесь.
– Ура нашим защитникам! – воскликнула тонкая девица в белом платье.
Гостям искренне радовались, даже похлопали в ладоши. Сын хозяина почтительно наполнял бокалы. Миргородский-старший встал:
– За возрождение великой России! За вас, господа офицеры! Да поможет нам Бог освободить христианскую церковь от анархистов-большевиков!
Пили, закусывали. Нестор впервые попал за такой богатый стол. «Ах, сволочи, что кушают! – думал, поспешно обгладывая куриную ногу, зажаренную в сметане с сельдереем. – Вокруг война – тут пир горой. А дамы какие, наряды, девицы. Господи, помилуй!»
Поднялся офицер в необычной форме. Нестор таких не встречал еще.
– Рус-сия… понимай, – сказал с улыбкой.
– Кто это? – спросил Махно.
– А-а, венгерский улан, – объяснил хозяин.
– Ук-крайна… не понимай.
– К чему он клонит? – шепнул Нестор. Дрожь не проходила, и Миргородский с некоторым удивлением заметил это. «Ему неприятно», – решил он.
– В наших распрях они слабо ориентируются, – отвечал генерал поделикатнее. Все-таки Шепель представляет гетманскую власть и может обидеться.
Еще выпили понемногу, и слово взял полковник:
– За счастливую жизнь, дамы и господа! Чтобы сгинули все на свете революции, банды, в том числе и объявившийся некто Махно!
Этого Нестор уже не вынес, нащупал в кармане гранату, выхватил ее и поднял повыше.
– Я сам и есть Махно!
Граната шлепнулась в хрустальную вазу с винегретом. Убегая, бросили бомбы и братья Каретниковы. Потрясенные невиданным коварством хозяева, их гости не пошевелились…
Вскоре подъехал Ермократьев, и они, посовещавшись, взяв на кухне вино и еду, решили теперь же, ночью, отправиться в Гуляй-Поле.
– Это лишь эпизод, – Нестор махнул рукой на зловеще темнеющий, с выбитыми окнами помещичий дом. – К действиям радикальным против контрреволюции мы только приступаем.
Петр Лютый слышал какие-то слова своих товарищей, видел вблизи, как они хорохорятся или злобятся, и ему было дурно. Вот же, минуты назад, в этом светлом доме пели, играли, наверно, гордо ходили девушки в длинных белых платьях, чуть поводя плечиками. Иногда он встречал их на улице. Сестры его, ну совсем не так ходят: развязно или устало топают. Сын хлебороба, Петр не знал, что манерам специально учат. Он даже не догадывался об этом. Но ему очень нравилось, когда холеная девушка словно парила над деревянным тротуаром в центре их городка, и казалось, что она совсем-совсем из другого теста. А они ее сейчас… бомбой… в клочья!
«По какому праву? – спрашивал он себя, еле сдерживая рыдание. – Мы анархисты. Да. Больше всего на свете любим свободу. Но и они же любили ее! Ладно, помещики-шкуродеры, варта, офицеры
