из другой эпохи, из другого испытания.
– Некоторые, – говорил Поквас, – скажут вам, что Космами владеют голые.
– А ты что скажешь?
– Что они такие же арендаторы, как и мы. – Шкуродер нахмурился и улыбнулся, словно поймав себя на совершении какого-то безумия, пришедшего из Трех Морей. – А владеют этой землей мертвые.
Продолговатый кусочек открытого неба быстро потемнел. После мрачной трапезы компания рассредоточилась по трем платформам, встроенным в упавшего гиганта, наслаждаясь тем, что, вероятно, было ложным чувством безопасности, даже когда они проклинали неровности досок, на которых слишком жестко спать.
Эта ночь была трудной. Окружающая темнота была такой же непроницаемой, как и в Кил-Ауджасе, а угроза Каменных Ведьм заставила их «лежать как на иголках», как сказал бы Сарл. Но настоящая проблема, решил, в конце концов, Акхеймион, заключалась в деревьях.
В диких преданиях ведьм – во всяком случае, в тех обрывках, с которыми сталкивался Друз, – большие деревья были не только проводниками силы, но и живыми душами. Им нужно сто лет, чтобы проснуться, гласила одна из легенд, и еще сто лет для того, чтобы искра разума догорела медленным и часто колеблющимся пламенем.
Старые ведьмы верили, что деревья завидуют быстрым существам. Деревья ненавидели так, как может ненавидеть только вечно сбитый с толку человек. И когда они пустили корни в окровавленную землю, их медленно скрипящие души приняли форму потерянных человеческих душ. Даже спустя тысячу лет, после бесчисленных карательных сожжений, Тысячи Храмов не смогли искоренить древнюю практику погребения на деревьях.
Среди айнонцев, в частности, матери из касты аристократов хоронили, а не сжигали своих детей, чтобы посадить на могилы их сикоморы с золотыми листьями – и таким образом создать место, где можно было бы сидеть рядом со своим потерянным ребенком…
Или, как утверждали жрецы шрайи, дьявольский симулякр этого присутствия.
Со своей стороны, Акхеймион не знал, чему верить. Все, что он знал, это то, что Космы не были обычным лесом и что окружающие деревья не были обычными деревьями.
Склепы, как называл их Поквас.
Легион звуков пронесся сквозь ночь. Вздохи и внезапные трески. Бесконечный скрип и стон бесчисленных сучьев. Жужжание и вой ночных насекомых. Вечные звуки. Чем дольше Акхеймион лежал без сна, тем больше и больше они становились похожи на язык, на обмен новостями, одновременно торжественными и ужасными. «Слушай, – казалось, шептали они, – и будь осторожен… Люди топтали наши корни… Люди, несущие отточенное железо».
По словам Покваса, страшные сны были обычным явлением в Космах.
– Там снятся кошмары, – сказал высокий мужчина, и его глаза наполнились неприятными воспоминаниями. – Дикие твари, которые крутят и душат.
Старому волшебнику вспомнились Менгеддские равнины и Сны, которые он пережил, маршируя по ним с людьми Бивня. Могут ли Космы быть топосом, местом,
