weighing, cutting into paper-thin slices, and then a profound research. It was universally believed that disclosing of the mystery of human genius was a matter of paramount importance for a young Soviet science. In those famine-years, when millions died deprived of the bread that was sold abroad for machinery for the industrialization, this Institute of Brain was granted precious death-tolled gold to purchase in Germany a marvelous machine that could cut off finest, almost transparent layers of human brain, as a ham in a food store. Of course, those scientists didn’t decipher the riddle of human intelligence with those translucent pink-colored films, but, nevertheless, they stored them as a priceless treasure, each one between two glasses, inside of the tall beautiful cabinets of polished walnut.
Команды академику сверху или, по крайне мере, вызова туда для доклада, все не поступало. Так прошел еще год. Но вскоре академику и его лаборатории стало не до того. Из Афганистана в страну пошли неторопливым траурным графиком вагоны-рефрижераторы с грузом «200». Не с обычным, а с обожженным или разорванным в куски и лохмотья, и поэтому неузнаваемым, не имеющим ни имен, ни фамилий. Академик и весь его институт теперь употребляли свои знания и опыт только на генетическую экспертизу останков, для установления личности каждого, чтобы отдать павшим героям последние почести.
Yet, months were elapsing, but the academician’s team didn’t get any commands from above. A year passed in a strained waiting, although quite suddenly academician and his lab forgot all about their ambitious dreams. From the remote Afghanistan to their country commenced to arrive on leisurely schedule long trains of refrigerators loaded with the cargo 200. That was the designation for casualties, coined at that time and became regular in later post-Soviet bloody clashes. Cargo 200 from Afghanistan directly affected academician and his laboratory, though not all of it, but only hundreds of burnt or torn to tatters, and hence unrecognizable remains, having neither names nor faces. Academician and his lab plunged into the enormous work of their identification. Only their organics lab had sophisticated genetics expertise for this job, to determine the identity of everyone in order to pay last tribute to these fallen heroes.
Только в конце восемьдесят третьего года, перед самым Новым годом, неожиданно позвонили из секретариата ЦК. Но академика вызывали не в Кремль и не в здание ЦК на Старой площади. Он должен был прибыть в Центральную клиническую больницу. Для встречи лично с генсеком Юрием Андроповым.
But all of a sudden at the end of the nineteen eighty three, on the New Year eve, academician had an unexpected call from the Secretariat of Central Committee and was summoned at long last to the Secretary General. But what seemed to the academician very alarming, he was called not to the Kremlin, or Central Committee building, or any of suburban residences. He was to arrive at the Central Hospital, to meet Secretary General Yuri Andropov privately. Of course, it was implied the top secrecy of Yuri Andropov’s whereabouts.
В ранние декабрьские сумерки его черная «Волга» миновала шлагбаум КПП, на малой почтительной скорости скользнула по заснеженной березовой аллее и остановилась около главной в стране больницы. Надев белый халат, академик молча последовал за дежурным врачом и личным помощником генсека по пустынным широким коридорам. По пути только почтительно вставали из-за своих столов офицеры охраны и медицинские сестры. Перед дверью одной из палат его оставили одного, и в больничной тишине он услыхал, как громко бьется его сердце. Наконец, его пригласили войти.
In the early December twilight academician’s chauffeur-driven black Volga passed a check point barrier, then slowly and respectfully moved through snow-covered birch alley and stopped at the entrance of this foremost hospital in the country. Having put on a hospital gown, academician silently followed the assistant to the Secretary General and his on-duty doctor, passing desolate hushed corridors. On their way Security officers and the nurses stood up respectfully at their desks. Three of them stopped at one of the wards, the academician was asked to wait and his escort entered the door. In a motionless silence the academician has distinctly heard the loud beating of his heart. In five minutes he was asked to enter the ward, too.
Он не сразу рассмотрел генсека. В палате было сумеречно, несколько неярких ламп освещали только аппаратуру у стены, столы с медикаментами и стеклянными приборами. Он рассмотрел сначала широкую, специальную кровать, больного в ней, и блестящие гибкие трубки, уходившие под простыни из большого аппарата, стоявшего на полу в углу палаты. Затем, увидал синюшное, одутловатое лицо, глубоко утопленное в подушке. Он не сразу и узнал генсека, которого больше помнил по портретам в газетах. Но в эту вторую их встречу генсек сразу улыбнулся ему, приподнял с кровати руку и сделал ею дружеский, приглашающий присесть жест. Академик присел на стул рядом с кроватью, теряясь, как ему почтительней вести себя с больным. Но генсек неожиданно громко для больничной палаты заговорил первым.
The
