style="font-size:15px;"> Свой последний день в Крепости перед отплытием на Большую землю Блойд тоже встретил на помосте. Весь острог еще спал. По сути, он еще и не стал острогом, а только готовился к этому. Будь Крепость живым организмом, она бы, несомненно, тоже не спала эту ночь. Она бы непременно испытывала трепет от предстоящей новой для себя роли, трепет невесты накануне свадьбы или юноши перед началом ритуала инициации. Что готовит эта новая, неизвестная пока еще жизнь? Но Крепость – это всего лишь камни, сложенные определенным образом в стены. А у стен, как известно, нет души. Уши есть, а души нет. А значит, ей не свойственны ни волнения, ни переживания, которые способны лишить сна и покоя обычного человека из крови и плоти.
Конечно, служившие здесь люди, составляющие с Крепостью единое целое, не могли похвастаться ни душевным спокойствием, ни невозмутимостью. Пока шел процесс обустройства, гарнизон помаленьку свыкался с предстоящими изменениями. Но все же они пока представлялись несколько смутными, подернутыми дымкой повседневных забот и суетных дел. Но вот наконец-то накануне вечером Гут и Торн собрали весь гарнизон на плацу и торжественно объявили об окончании работ. Крепость была готова принять первых своих постояльцев.
Кем они будут? Сколько их поступит с первым кораблем? Этого не знали пока ни комендант, ни Вице-Канцлер. Это было неизвестно никому. Но было понятно одно – это обязательно произойдет, и видимо, уже совсем скоро.
От переживаний прошедшего дня, а еще больше из-за размышлений о том, с чем предстоит столкнуться на Большой земле, Блойд долго не мог заснуть. Нет, он не думал ни о чем конкретно, и спроси его в эти минуты о предмете его размышлений, Блойд вряд ли смог бы ответить что-нибудь более или менее определенное. То, что мешало ему погрузиться в сон, дарующий отдых душе и телу, было даже не размышлениями, а скорее потоком чувств, эмоций, ощущений и предчувствий, которые не выразить словами. Так часто бывает, когда слова бессильны в выражении наших истинных переживаний. Мы пытаемся впихнуть их в узкие и ограниченные словесные рамки, невольно отсекая от них все самое сокровенное и самое важное. Как раз то, что не влезает, выпирает наружу… Музыка. Вот единственное из средств выражения, дарованных человеку, чтобы разорвать эти узкие, давящие и лишающие истинного смысла словесные рамки. Именно дарованных человеку, а не созданных им самим, ибо музыка воистину есть дар свыше. Вот и сейчас то, что происходило с Блойдом, было даже не мыслями, а просто движениями души. Будто невидимая рука виртуозного маэстро касалась тончайших ее струн, рождая в ней музыку. Разную, непонятную – то слегка печальную, то выраженно трагичную, то покрытую легким кружевом светлой грусти. Иногда рождалось нечто, напоминающее надежду, даже не саму надежду, а ее далекое предвкушение, предожидание надежды. Все это менялось, перерождалось друг в друга, замолкало и вновь рождалось с новой силой. И все это не давало уснуть.
Вконец отчаявшись поймать ускользающий сон, Блойд поднялся с постели.
