твоей любви оставаться наместником цареградского патриарха и от имени его испытывать и судить митрополита киевского»[74].
Оказывая русским по мере сил политическую поддержку, Досифей в то же время смотрел на них лишь как на силу, которую следовало направить в нужную сторону для достижения греческих целей, о чем иногда наивно и проговаривался. «Если бы даже Москвитяне и казаки были побиты, то невелика беда: пришли бы иные на их место»[75], – писал он Петру, убеждая его идти на шведов. Можно думать, что и на абсолютных преимуществах греческого языка Досифей настаивал столько же по искреннему убеждению в этом, сколько из желания надежно отделить, таким образом, Россию от латинского мира[76], всегда склонного договориться с турками и имевшего свои интересы на Востоке. Однако если это так, то он сделал очень серьезную ошибку, в своих посланиях принижая патриарха и возвышая царя[77], так как именно русские патриархи, а не цари были в XVII веке традиционными грекофилами.
Началось это с Никона, который, правда, сперва относился к грекам с большой прохладцей, но ученый инок Епифаний Славинецкий, в числе первых приехавший из Киева по вызову Москвы[78], сам большой грекофил, сумел, кажется, переубедить патриарха[79].
Резко отрицательно относились к латинству и патриарх Иоаким, и патриарх Адриан. Беда была в том, что со времен Никона грекофильство патриархов традиционно связывалось как с их великорусским происхождением, так и с их представлениями о том, что священство выше царства[80]. И когда Досифей советовал Петру не дозволять патриархам именоваться титулом «Великий Господин», он попадал в больную точку. Петр послушался совета, но исполнил его совершенно неожиданным для Досифея образом. Он решил опереться на малороссийскую иерархию (от которой Досифей для себя ничего хорошего не ждал) и, не найдя, очевидно, легитимного повода упразднить утвердившийся за патриархами титул, упразднил само патриаршество. Два этих фактора обусловили конец грекофильского направления на долгие годы[81].
Но для его поражения была и еще причина, выходившая, судя по всему, за рамки стечения исторических обстоятельств, политической борьбы и личных пристрастий. Эта причина коренилась в самой традиции.
Известно, что в основе восточной и западной миссий лежали два различных подхода к евангельской проповеди. Западная приобщала вновь просвещенные народы к латиноязычному миру, включая их в pax romana. Восточная – предоставляла евангельскому слову звучать на языке обращенных. Иными словами, если, по мысли святителя Филарета, «слово и таинство суть существенные принадлежности Церкви»[82], то с известной долей обобщения
Цит. по:
Цит. по: Там же. I. № 4. С. 507.
«Как строгий ревнитель православия, он желает видеть в русской иерархии одних москвитян, и москвитян природных. Ввиду этого он настаивал, чтобы иностранцев, а равно воспитанников латинских школ не посвящать не только в архиереи или архимандриты, но даже и в пресвитеры. Не жалует он даже малороссов, ибо таковые имеют “растленные нравы и у них не подобает учиться православным”»
Досифей убеждает Петра, чтоб московский патриарх «не писался господин и патриарх, но токмо б архиепископ и патриарх. Подобает добродетели патриарха… да будет патриарх, а не царь самодержец… да будетчеловек, который смотрел бы одну только церковь; пусть совсем он будет отлучен от политических дел»
«…Алексей Михайлович отправил в Киев грамоту, которою вызывал в Москву двух ученых старцев… Они вызывались для “переводу библеи греческие на словенскую речь” и “ради научения славно-российскаго народа детей еллинскому наказанию”»
«Святейший Никон патриарх нача с греческих книг правити книги славенския по мудрейшаго иеромонаха Епифания разсмотрению и возвещанию, яко книга Литургиарион премного не согласоваша в самом священнодействии к греческим святыя литургии» (цит. по:
Что титул понимался ими вовсе не формально, свидетельствует хотя бы Окружное послание патриарха Адриана: «Царство убо власть имать точию на земли, еже между человеки суды управляти праведный, защищения обидимым и отмщения обидящим творити, царство расширит, от врагов иноплеменных оборонят, церкви всей православней во всяких случаях и скудостех помощь подавати, наипаче же еретики, раскольники и всякия наветники отгоняти; злодеи унимати и наказывати и казнити; добродетельным благодеяние и похвалу и подобный показывати, судии поставляти, и тыя праведно судящия возсуждати и отмщати. Священство же власть имать и на земли и на небеси; – еже убо свяжет на земли, будут связаны и на небеси и яже разрешит на земли будут разрешены и на небеси. Мерность наша благодатию всесвятаго и всесовершительнаго духа учинен есмь архипастырь и отец и глава всех, патриарх бо есть образ Христов. Убо вси православнии оноя сынове суть по духу: – царие, князи… слушаяй бо меня Христа слушает, а отметаяйся меня и неприемляй глагол моих, рекше Христа Бога отмещет и не слушает…» (цит. по:
Вместе с тем, конечно, не следует сбрасывать со счетов то, о чем уже говорилось выше: «…в 1702 году государь получил письмо, в котором Досифей извещает его, что ученых и способных людей (т. е. настоящих греков), знающих притом славянский язык, в Греции нет. Ошибившись, как казалось, в Лихудах, он боялся посылать в Россию тех образованных греков, которые учились в западных училищах, потому что они не могли уже считаться полными представителями греческого образования. А таких действительно нельзя уже было найти… Время, однако, не терпело: академия пришла в такое жалкое положение, что Петр не видел надежды на ее улушение. К его удовольствию, за это дело взялся Стефан Яворский. Таким образом, уже не Греция, а Киев с своими учеными явился царю на помощь… Выбор, сделанный Петром, оправдался как нельзя лучше: просвещенному вниманию Яворского академия обязана своим восстановлением и улучшением… Стефан внушил царю, что лучшим образцом для устройства академии московской может быть Киевская. И Петр, сочувствовавший образованным людям Запада, еще прежде указывавший Адриану на Киевских ученых, а к тому же не получавший никакого ответа от Досифея, представителя греческого образования, повелел “завести в академии учения латинские”»
