type="note">[316]; «расставание с религиозной драмой нелегко давалось создателям профессиональной сцены»[317]; «сумароковский “Хорев” был таким образом не просто очередной пьесой, речь шла о решающей перемене эстетических ориентиров… Произошло событие для русской культуры, начался отсчёт нового театрального времени»[318]; «реформаторского величия Сумарокова не распознали, он был для своей эпохи очередным, следующим за Феофаном Прокоповичем, за Дмитрием Ростовским»[319]. Отстаивая некую первичность в рождении русского профессионального театра, его репертуара и значимость А.П. Сумарокова, И.А. Вишневская почему-то боится или не хочет увидеть ту связь времён, имён, явлений, которая очевидна была не только для современников Сумарокова, но и для большинства исследователей и русского театра, и русской драматургии. Понятно, почему Сумароков, Ломоносов, Тредиаковский (т. е. создатели русского классицизма) пытались противопоставить себя предшествующей литературной эпохе и каждому из них («Я первый!»), хотя у каждого из них «час ученичества» в буквальном и переносном смысле – это как раз та эпоха, от которой они отрекались. Но историкам театра и литературного процесса такое непозволительно. В современном сумароковедении аксиоматична связь Сумарокова-драматурга не только с европейским театром, но и с русским, в том числе со школьной драмой. Анализируя «Хорева», B. И. Фёдоров истоки критицизма Сумарокова возводил и к Феофану Прокоповичу[320].
Власть традиции (в частности, историко-литературной) сказалась на сознании литераторов второй половины XVIII в. – прежде всего тех, чья юность прошла под знаком петровских реформ. Сумароков в своём «Путешествии по всему Крыму и Бессарабии» как бы повторяет, путешествуя из Киевской губернии в Крым, древний путь Владимира I. Сумароков помнил «Корсунскую легенду», он рефлектирует в связи с развалинами церкви Святого Василия, в которой принял христианство Владимир I[321]. Образ Владимира-первокрестителя оставался популярным не только на протяжении всей древнерусской литературы и культуры, но был весьма притягателен и в XVIII в. И, несомненно, определённую лепту в это вложил Феофан Прокопович своими произведениями – трагедокомедией «Владимир» и «Словом о равноапостольном князе Владимире…». «Интерес к тем же событиям демонстрирует и историческая драматургия второй половины XVIII века» (Херасков, Княжнин, Ключарёв и др.)[322]. Справедливости ради надо сказать, что задолго до О.М. Гончаровой об этом много и подробно писали Г.Н. Моисеева, В.А. Бочкарёв, О.М. Буранок.
И.З. Серман считал, что «для зачинателей русского классицизма исходным пунктом в их идеологических построениях была эпоха Петра I и созданная им и его соратниками новая система политических воззрений», «Сумароков хотел взять лучшее из наследия Петра и соединить это с высоким уровнем этического самосознания героической эпохи древнерусской жизни»[323]. Без освоения философского, общественно-политического
Там же. С. 71.
Там же. С. 72.
Там же. С, 77.
См.: Фёдоров В.И. История русской литературы: XVIII в. М., 2003.
C, 126.
См.: Гончарова О.М. Власть традиции и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века. СПб., 2004. С. 42–43, 49.
Там же. С. 78.
Серман И.З. Русский классицизм: Поэзия. Драма. Сатира. Л., 1973. С. 132,
137.
