а не первопричина, формируют лик события и делают такие события возможными, и связями этими с удовольствием пользовался. Собственно, потому теперь Барабашев трясся в тарантасе: из косых взглядов и подмигиваний, из шёпота на ушко и низкого сипенья «по секрету» складывалось, что именно в этот час и именно здесь готова земля к принятию его, Барабашинского, зерна истины – чудо-предприятия, созданного не на авось, а рассчитанного по науке, выведенного из наблюдения, обучения, точёного ошибками – которому надлежало взрасти и благодаря новостроенной железной дороге, сходно пырею, заполнить собою солончаки, что ныне звались в России промышленностью.
Миновав Кунгур, Барабашев лишь больше убеждался в скором фабричном упадничестве: угадывалось оно в скрипе тачек с кривыми осями, в промятых воротах, в удушливом дыму, в непокрытых курганистых складах – во всём том, что окружало устаревшие заводские цеха, разбросанные по уральскому краю.
– Оно в Углицке-то, глядишь, и получше…. Там-то, знаете, уголь копают, и мелют уголь, а с углём-то оно же всяко лучше, чем без него, так? – разражался Николушка, скрадывая тяжкую Барабашинскую думу.
– Так не работает, Николай Ефимович. Уголь ведь добывают не только в Углицке.
– Взять название, так выходит, что только там.
– Кроме того, топливо не есть панацея, спасение хиреющих фабрик.
Наперекор Николушкиным и в подтверждение Барабашинским догадкам, живым Углицк не был. По берегам Ярвы стояли вмороженными баржи, а зимник угадывался лишь когда проезжали сквозь ущелье и дальше, у самой реки, под обрывом, где экипаж ни влево, ни вправо не вилял, да и возможности не имел, а стало быть двигались по единственной тропе. Других ездоков не было, но видели безлошадных. На въезде, ученый Петр Алексеевич, заключал:
– Углицк есть «Stadt an sich» – или справедливее, много осознаннее и для Вас, Николай Ефимович, понятнее: «город в себе». Некая аллюзия, понимаете, на кантовское учение. Почему некая? Потому что аллюзия ошибочная, со стертым в корне смыслом. Знаете, переданное в Россию учение впору назвать псевдокантовским только из одного того, что это выражение, «в себе» – не несет какой-либо ограниченности, изоляции, алиенации в немецком. Но к Углицку сейчас применяю именно это русское «в себе». Ведь чтобы стать «Stadt an sich», «городом как он есть», нужно для начала быть Stadt6 – причем не представлять какую его крайность, периферию, смежность с другими вещами, понятиями Dorf7, понятиями Kommune8 – а именно город собою репрезентировать, овеществлять единицу бытия «город».
И действительно, в праздный день, с замершими заводами и вынужденными катерининскими гуляниями, виделся Углицк отчаяннее обычного, затореннее и душил нависающими домами околоточных проулков, что вели к пристани.
Там Николушку встречали: Ефим Матвеич предусмотрительно высылал собственный экипаж, дабы дорогим гостям не было в тягость отыскивать дурака, что посередь зимы согласится их до Набельцево везти.
Отцовскую
