бумаги и сказал, в каком зале будет производиться аутопсия Кристофа Гамблена. Набрав в грудь побольше воздуха и стараясь шагать побыстрее, Люси углубилась в бесконечные коридоры, освещенные неоновыми лампочками. В голове ее уже зароились образы один страшнее другого. Она видела маленькие, такие маленькие сожженные тела, она ощущала запах горелой плоти, до того кошмарный, что не описать никакими словами. Призраки гнались за ней, детские голоса, голоса девочек, преследовали ее в этих стенах особенно назойливо и окунали в липкий ужас. Не надо было, не надо было ей тогда присутствовать на вскрытии одной из близняшек! В том, что она почувствовала и пережила в тот день, не оставалось ничего человеческого.
Сейчас бы вернуться, но нельзя даже подумать о том, чтобы уйти с полдороги, и Люси еще ускорила шаг: уж лучше оказаться в прозекторской побыстрее! Ей стало чуть-чуть спокойнее при ярком свете хирургических ламп, рядом с Полем Шене и фотографом из уголовки, только все равно приходилось смотреть на труп… он совсем голый, совершенно белый там, на столе, и каждая рана, каждый синяк напоминают об аде, через который пришлось пройти жертве.
– Нехорошо, что ты здесь, Люси, – покачал головой Шене. – Думаю, Франк об этом не знает?
– Правильно думаешь.
– Потому что ведь даже полтора года спустя возможен перенос, ты…
– Я ко всему готова, и никакого переноса не случится. Тело Гамблена не имеет ничего общего с другими… с телами девятилетних малышек… Я смогу, я выдержу, ты же понимаешь?
Шене задумчиво потеребил свою коротко подстриженную бородку:
– Да. Ну ладно… Я его уже измерил, взвесил, сделал рентгеновские снимки. Первые фотографии тоже сделаны. Чтобы выиграть время, я и внешний осмотр уже провел: сегодня в десять вечера по ящику концерт Мадонны, и…
– И к каким выводам ты пришел?
Шене подошел к «клиенту», отныне находящемуся только в его власти. Люси вспомнился паук, который опутывает свою жертву паутиной, прежде чем «поместить на склад». Она тихонько вздохнула и тоже приблизилась к столу. До чего же трудно выносить взгляд уже остекленевших глаз покойника…
– Надрезы были сделаны тонким лезвием… – Поль взял в руки скальпель, – вроде этого, очень тонким и очень острым. Исхожу из того, что оружие прошло сквозь одежду как сквозь масло: края в местах, где острие проникало в ткань, не разлохматились. Надрезы зарубцевались по-разному. Сначала он резал руки, потом перешел к животу и ногам. Тридцать восемь надрезов примерно… да, я сказал бы, примерно за час. Жертва тогда еще была в одежде.
Люси осталась в куртке – в прозекторской слишком холодно, чтобы можно было раздеться, да и откуда тут взяться хотя бы крохам тепла. Скрестив руки, она судорожно впилась пальцами в нейлон. Убийца истязал жертву, прежде чем сунуть ее в морозильник.
– Вот сукин сын.
Поль Шене переглянулся с фотографом и кашлянул:
–
