что-то типа обоюдной мысленной связи. Шкаф улыбался. Улыбкой несколько печальной, старого, знающего все пожилого человека. Мне приходилось не отставать от Али, и через какое-то недолгое время я уже был пьяным комендантом. Но держался.
Али мне рассказывал про Каир. Как там тепло. Как по улицам этого огромного города едут в машинах веселые люди. Как мужчины сидят за столиками в уличных чайных и потягивают чай. И как люди вежливы друг с другом. И как по вечерам теплый ветер мчится вместе с автомобилями по мостовым, натыкаясь на дворцы древности и улетая к пирамидам, еще более древним… и как каирцы любят не спать допоздна, гуляя по ночному городу целыми семьями, с маленькими детьми, переходя из одного кафе в другое…
Я слушал и кивал. Для меня понятие «Каир» ровным счетом ничего не значило. Я никогда не видел этого города. Подобные рассказы были «в диковинку», но их уже можно было слушать спокойно, не оглядываясь на «товарища майора», благодаря эпохе перестройки.
Накурено в блоке было просто ужасно. Я встал и открыл окно. Свежий апрельский ночной воздух ворвался в блок вместе с неясными шумами улицы.
Пока он рассказывал о себе, я смотрел на его лицо. Не в глаза, а на лицо. Профессор был явно не в форме. То, что он успел мне рассказать о своей прежней жизни, вызывало уважение. Раньше это был боец. Он проучился в Великой Стране советов много лет, он стал прекрасным специалистом и уважаемым человеком у себя на родине (где очень ценился советский диплом), и был в рядах борцов с мировым империализмом… но все было испорчено. Он увлекся астрономией, космогонией, космологией… вскоре он понял, что капитализм и коммунизм – это несерьезно – есть проблемы поважнее. Пока некие две сверхдержавы Америка и Советский Союз лавировали на грани самоуничтожения цивилизации (лавировали да не вылавировали), планета неслась в мировом пространстве, совершенно одинокая и беззащитная перед космическими стихиями. И никому из населяющих ее миллиардов существ до этого не было никакого дела.
Так что проблемы, перед которыми профессор стоял сейчас, явно были на порядки сложнее проблем с мировым империализмом, и теперь он чем-то встревожен, если не сказать – сломлен. Это было плохо, но еще хуже было то, что я никак не мог понять, связной он или нет, а он сам пока ни словом об этом не обмолвился.
…профессор наслаждался застольем. Отличная закуска, русская водочка, графинчик томатного сока. Видимо, привык он к таким вещам. Конечно, невиданного заморского гостя можно было потчевать и по-другому. Заказать, к примеру, из бара «Семь пятниц на неделе» всякой экзотики. Но что-то в поведении профессора говорило: лишнее, не надо.
В очередной раз разлили. Профессорские усы улыбались.
– Давайте за дружбу! – сказал он, приподняв стопку. – Хотя, нет, третья стопка, м-м-м, за покойных…
– В разных местах по-разному, – сказал я.
Профессор пощелкал пальцами:
– Как это у вас называется, забыл! Вспомним?
– Помянем! –
