шелком. Зрение возвращается как раз вовремя, чтобы я успела увидеть, как ее платье исчезает за углом. Я остаюсь одна-одинешенька в камере – и едва добираюсь до скамьи, подавляя позыв к рвоте.
На меня волнами накатывает изнеможение, начинаясь в мышцах и проникая в кости. Я всего лишь человек, а людям не под силу переживать такое. Внезапно я сознаю, что мое запястье пусто. Красной ленты нет, ее забрали. Что это значит? Мои глаза горят от слез, которые грозят пролиться, но я не стану плакать. У меня еще осталась гордость.
Я могу побороть слезы, но не вопросы. И не сомнение, которое растет в моей душе.
«Что со мной происходит?»
«Что я такое?»
Я открываю глаза и вижу сотрудника безопасности, который смотрит на меня из-за решетки. Серебряные пуговицы униформы блестят в тусклом свете, но это пустяки по сравнению с сиянием, которое исходит от его лысой головы.
– Сообщите моим родным, где я, – выпаливаю я, садясь.
«По крайней мере, я успела сказать, что люблю их», – думаю я, вспоминая наше прощание.
– Я обязан сделать только одно: отвести тебя наверх, – говорит он, но не особенно грубо. Этот офицер – воплощенное спокойствие. – Переоденься.
Я вдруг понимаю, что с меня по-прежнему свисают обгорелые лохмотья. Сотрудник безопасности указывает на аккуратную стопку одежды, сложенную возле решетки. Он поворачивается спиной, предоставляя мне некоторое подобие уединения.
Одежда простая, но довольно красивая, гораздо мягче той, что я ношу обычно. Белая рубашка с длинными рукавами, черные брюки, то и другое украшено одной-единственной продольной серебряной полосой. Обувь тоже есть – черные начищенные сапоги высотой до колена. К моему удивлению, во всей одежде нет ни одной красной нитки. Понятия не имею почему. Какая я все-таки невежественная.
– Ну ладно, – ворчу я, натягивая второй сапог.
Охранник поворачивается. Я не слышу бряцанья ключей, но, впрочем, не вижу и замка. Понятия не имею, как он намерен выпустить меня из камеры, если двери нет.
Но вместо того чтобы открыть некий потайной проход, он делает короткое движение рукой, и металлические прутья изгибаются. Разумеется. Мой тюремщик…
– Да, магнетрон, – произносит он, шевеля пальцами. – Если вдруг тебе интересно, та девушка, которую ты чуть не изжарила, – моя двоюродная сестра.
Я чуть не задыхаюсь. Что ему сказать?
– Извините.
Это звучит как вопрос.
– Лучше извинись за то, что промахнулась, – отзывается он без тени юмора. – Эванжелина та еще стервоза.
– Семейная черта?
Язык у меня опережает рассудок, и я хватаю ртом воздух, поняв, что ляпнула.
Но он не обрушивает на меня никакой кары за то, что я говорю неположенные вещи, хотя имеет на то полное право. Вместо этого лицо охранника вздрагивает в легчайшей улыбке.
– Скоро поймешь, –
