владениях печать ужаса, чтобы обитатели их были избавлены: «яко зерно избавлено от жернова». Вреолет, как объяснил он обеспокоенному собранию, был житницей Консульта, и сыны его претерпели столько ужаса и страданий, сколько не довелось вытерпеть никому из прочих сынов человеческих.
– Что скажешь? – наконец обратился Сиройон к своему сопернику.
Сибавуль посмотрел на него взглядом, который можно назвать разве что мертвым.
– Преисподняя… – ответил он, роняя слова, как влажный гравий с лопаты. – Преисподняя уберегла нас.
Молчание легло на Умбилику. Обрамленный чародейскими сплетениями эккину, святой аспект-император смотрел на Сибавуля пять долгих сердцебиений. Его одного не смущала пустота, сквозившая теперь в манерах полководца.
Анасуримбор Келлхус кивнул в знак какого-то сокровенного свидетельства – скорее понимания, а не утверждения того, что увидел.
– Отныне, – промолвил он, – ты будешь поступать в военных делах так, как тебе угодно, лорд Сибавуль.
Именно так и повел себя далее князь-вождь Кепалора, каждый день, перед тем как прозвонит Интервал, выводивший отряды своих родичей, возвращавшиеся затем с мешками, полными белой кожи, которую кепалорцы поедали сырой и во тьме. Они не разводили костров и как будто держались подальше от огней своих соседей. Они более не спали, так, во всяком случае, утверждали слухи. Весть об их неестественной жестокости разлетелась по всему полю, и шранки теперь бежали в панике от кепалорцев, вне зависимости от того, сколько было последних. О том, где собирались Сибавуль и его бледные всадники, люди Ордалии помалкивали. Самые суеверные чертили в воздухе охранные знаки – некоторые даже закрывали ладонями лица, убежденные в том, что мертвые глаза способны видеть лишь мертвецов.
И все стали бояться сыновей Кепалора.
За его спиной голова на шесте.
Чтобы перековать людей, как понял Келлхус, следует исцелить самое простое, самое основное из того, что есть в них. Величайшие из поэтов пели хвалу детству, превозносили тех, кто сохранил невинность в сердце своем. Однако все они без исключения обращали внимание лишь на утешительную и лестную простоту, игнорируя те аспекты, в которых дети уподобляются зверям. Впрочем, точнее сказать, животным. Люди не столько остаются детьми в сердце своем, сколько остаются животными, собранием рефлексов, бурных, прямых, слепых, не видящих ни одного из тех нюансов, которые делают людей людьми.
Чтобы перековать людей, нужно уничтожить их веру в сложность, заставить их найти убежище в инстинктах и рефлексах, свести их к животной основе.
У Пройаса были все причины казаться затравленным.
– Ты говоришь что… что…
Келлхус выдохнул, напомнив своему экзальт-генералу сделать то же самое. На сей раз он велел Пройасу сесть рядом с ним, а не на другой стороне очага: чтобы
