основывается на горестях и несчастьях… – Снова догадка, снова проникновение в суть того, что означают слова, для чего они предназначены. – И еще потому что он сам говорит это. Он редко говорит что-либо, не сославшись на Кельмомаса и участь древнего аналога Великой Ордалии. Да… что-то грядет… Что-то такое, о чем знает только он сам.
Пройас, не смея дохнуть, глядел на него. Казалось, что он не может шевельнуться, не разбередив память о собственных синяках.
– Но…
– И спустя столько времени ты все еще не до конца понимаешь его?
– А ты понимаешь?
Саубон взмахнул рукой, как делают раздраженные вопросами галеоты.
– Ты считаешь меня упрямым. Наемником. Не ровней тебе. Я знаю это – и он тоже знает! Но я не обижаюсь, потому что считаю тебя упрямым и нестерпимо благочестивым. И мы постоянно соперничаем между собой, каждый тянет веревку совета в свою сторону…
– И что же?
– А то что это театр! – воскликнул Саубон, широко разводя перебинтованные руки. – Разве ты сам не видишь? Все мы здесь марионетки! Все до единого! Пророк он там или нет, но наш святой аспект-император должен управлять тем, что видят люди. Каждый из нас исполняет свою роль, Пройас, и никто не вправе выбирать, какую именно.
– Что ты говоришь?
– Что наши роли еще следует написать. Быть может, тебе суждено быть дураком… или предателем, или страдальцем-скептиком. – Тусклый взгляд, полный веселья и слезливого пренебрежения. – Ведомо это только ему!
Пройас мог только смотреть на него.
Саубон ухмыльнулся.
– Быть может, ты сумеешь перенести грядущую катастрофу, только став слабым.
Пройас поежился – по материальной сущности его ходили волны, как в полной воды сковороде. Он шумно дышал, сотрясаемый бурей чувств. Огоньки светильников кололи глаза. Слезы струились по щекам. Он бросил сердитый взгляд на Саубона, понимая, что того донельзя смущает его внешний вид.
– Итак… – начал он, но тут же осекся, ибо голос его дрогнул. – Итак, какова же в этом твоя роль?
Саубон внимательно смотрел на него. В первый и последний раз в своей жизни Пройас увидел на его лице жалость. Взгляд голубых глаз Саубона, сделавшихся еще более свирепыми из-за окружающих их морщин и седеющих бровей, переместился к пальцам собственных ног, словно вцепившимся в землю.
– Та же, что у тебя, надо думать.
Пройас уставился на собственный пояс.
– Почему ты так считаешь?
Саубон пожал плечами:
– Потому что он говорит нам одно и то же.
Слова эти пронзили его стыдом… каждое дыхание и движение пронзали стыдом короля Конрии.
Некоторые секреты слишком громадны, чтобы их можно было нести. Надо расчистить под них пространство.
– А он…
Безумие. Этого не может быть.
Саубон нахмурился.
