* *Она была танцовщицей – Ясмин. Гибкая женщина, укротившая змею. Желтую, с черным пятном на голове в виде короны. Она шла в проходе между столиков, и даже самые закоренелые гомосексуалисты оборачивались в ее сторону. Это не была демонстрация плоти. Это было искусство танца, где ничто не имеет право остаться скрытым. И змея. Она обвивала Ясмин. Сжимала ее ноги и шею. Гладкая желтая кожа скользила по темным гениталиям. Раздвоенный язык целовал открытый рот. Человек и змея сливались в одно целое, продолжая подчеркивать свои различия, дополняя друг друга, собираясь воедино, как пазл, чтобы потом рассыпаться под гром аплодисментов.
– Я должен нарисовать тебя, – сказал ей Назиф после выступления.
– Меня не рисуют, – улыбнулась Ясмин. – Меня пьют, как хорошее вино, – она приняла из рук охранника накидку, скрывая свою наготу. – Разве можно запечатлеть вкус вина? Разве можно передать его неповторимость? – Ясмин смерила взглядом рыжеволосого спутника Назифа. – Разве можно нарисовать любовь? – спросила она. – Или страсть? Ни один холст не сможет сохранить непогрешимость подобного момента. Скорее, обезобразит его. Испортит бесцельным нагромождением ненужных форм и деталей.
– Но и без этого нельзя, – сказал Назиф.
– Но разве страсть и любовь вот здесь? – руки Ясмин опустились к промежности. – Это лишь похоть. Лишь животные инстинкты. Тело врет. Слова врут. Даже глаза иногда врут.
– Так это означает «нет»? – спросил Назиф.
– Это означает, что не родился еще художник, который сможет запечатлеть любовь и страсть. А тело… Мое тело… Оно так же продается, как и мои клятвы. Даже мой змей, и тот продается. Но все остальное… Оно принадлежит только мне.
В эту ночь Назиф ушел с танцовщицей, оставив своего спутника искать себе нового возлюбленного.
– Так ты гомосексуалист? – спросила его Ясмин.
– Я тот, что я вижу, – сказал он, открывая ей дверь.
– И что ты видишь сейчас? – спросила она, снимая с плеч прозрачную тунику.
– Я вижу усталость, – сказал он, возвращая тунику танцовщице на плечи.
– Я не устала, – сказала она, проходя мимо него. – Я возбуждена.
– Я говорю о себе, – Назиф снял с мольберта незаконченный холст и выбросил в мусоропровод. – Все, что я делал прежде, – усталость.
– Зачем же ты делал это?
– Быть может, затем, чтобы сегодня найти тебя.
– Я всего лишь тело. Всего лишь твоя натурщица, которая слишком часто хочет секса и лишь иногда любви.
– И чего ты хочешь сейчас?
– Сейчас я хочу выпить, – Ясмин сбросила с дивана одежду Назифа. – Вино. Красное и крепкое. Ты ведь не бедный художник?
– Бедны лишь влюбленные художники. А я не влюблен. Ни в людей. Ни в искусство.
– А как же я? – Ясмин освободила от одежды левое плечо.
– Ты – это другое, – Назиф протянул ей бокал с вином. – Пей.
– До дна? – губы танцовщицы обхватили хрустальный
