так спешишь? К девушке? – и повернувшись к Дарновой, Ревницкий сказал: – Быстро же они взрослеют, Аня, очень быстро!
Юра все же ответил, хоть этого и не требовалось:
– У меня нет девушки.
– О, значит, у тебя, Марина, еще есть шанс! Или уже так не сохнешь по Юрке, как в школе?
– Папа, – она хлопнула по спине отца, – что ты несешь?
Чтобы уместиться за столом, который, как и сама кухня, был не очень большим, Юра и Марина сели бок о бок. Пока Анна оправдывалась, что никак поминать по-особенному они не собирались, хотели посидеть вдвоем, но услышав своих бывших соседей, не могла их не позвать, в это время Михаил каждому налил и поднял свой бокал. Вместо тоста он обратился к тому, кого за этим столом не было:
– Никогда бы не подумал, Алеша, что буду сидеть на твоих поминках. Когда все завертелось, когда я со «Шкалы» ушел, первый раз отправился за длинным рублем, как говорится, за бугор, то всегда про себя думал, что вот я суну свою голову туда, куда не следует, и открутят ее к чертовой матери. Жалко, что такие, – Ревницкий оглядел всех и теперь уже к ним заговорил, – как Алексей, как твой папа, Юрка, перестали быть нужными стране. Его бы на Западе с руками и …он ведь до чего башковитый был, такое мог придумать, как вспомню, как мы в КБ долго морочились, а он в курилке услышал, и потом пришел к нам с чертежом через два дня. Да, там его бы с руками и ногами, но он не хотел, уперся.
На этой-то совсем минорной ноте, почти шепоте, Ревницкий и выпил, все последовали за ним.
– Я же ему предлагал, Аня, предлагал и то, и другое, нет, он от всего отказывался. Ладно, не хотел со мной работать, но чего он в «Шкалу» ходил, зарплату ведь сколько не платили, полгода, год?
Ревницкий рассказал, как видел в последний раз Дарнова, как уговаривал его, но ничего не вышло.
Анна Дарнова закивала и сказала:
– Просто он был такой человек…
– Он был очень хороший человек! – стал возражать Ревницкий.
– Да, кончено, Алеша был хорошим, я о другом – не для этого времени.
Ревницкий побледнел, приняв этот намек на свой счет, и опустил глаза и стал закусывать, вытянул из кармана пачку, вытряхнул оттуда сигарету и поднялся из-за стола.
– Миша, кури здесь. Никуда не ходи, я открою форточку.
Если бы сквозь сизый дым, который закружился вокруг его головы, словно бинтуя ее, Ревницкий не обратился к Юре, то, может быть, все и прошло заурядно:
– Ты, Юра, никогда не стесняйся, если тебе что-то нужно, то обращайся, слышишь меня?
Юра, затиснутый к стене не столько Мариной, сколько, казалось, своим желанием отсесть от нее и ото всех, вообще уйти отсюда, чтобы ему разрешили из-за тесноты не присутствовать здесь, коротко огрызнулся:
– Спасибо, но мне ничего не нужно.
– Ты это брось! Слышишь? Гордость свою… Ты мне не чужой, – настаивал Ревницкий.
Наверное, Юра не хотел еще раз отказываться, а попытался наобум сменить тему, но вышло, что только взвинтил градус разговора:
