без того бледное лицо побелело еще больше.
Матильда Францевна положила мне на тарелку кусочек пышной розовой башенки, но я не могла есть сладкое, потому что на меня в упор с завистью и злобой смотрели два жадных черных глаза.
Мне показалось невозможным есть свою порцию, когда моя соседка была лишена сладкого, и я решительно отодвинула от себя тарелку и тихо шепнула, наклонившись в сторону Жюли:
– Не волнуйтесь, пожалуйста, я тоже не буду кушать.
– Отвяжитесь! – буркнула она чуть слышно, но с еще большей злобой и ненавистью в глазах.
Когда обед закончился, все вышли из-за стола. Дядя и тетя тотчас же поехали куда-то, а нас, детей, отправили в классную – огромную комнату возле детской.
Жорж тотчас же исчез куда-то, сказав мимоходом Матильде Францевне, что идет учить уроки. Жюли последовала его примеру. Нина и Толя затеяли какую-то шумную игру, не обращая никакого внимания на мое присутствие.
– Елена, – услышала я за спиной знакомый мне неприятный голос, – ступай в свою комнату и разбери свои вещи. Вечером будет поздно. Ты сегодня должна пораньше лечь спать: завтра пойдешь в гимназию.
В гимназию? Полно, не ослышалась ли я? Меня отдадут в гимназию? Я готова была запрыгать от радости.
Всего два часа проведя в семье дяди, я уже поняла всю тяжесть предстоящей мне жизни в этом большом, холодном доме в обществе сердитой гувернантки и злых двоюродных братьев и сестриц. Немудрено поэтому, что я так обрадовалась известию о поступлении в гимназию, где меня встретят не так, как здесь. Ведь там будет не две, а, может быть, тридцать две девочки-сверстницы, среди которых, конечно, найдутся хорошие и милые, которые не будут меня так обижать, как эта надутая, капризная Ниночка и злая, угрюмая и грубая Жюли. К тому же там, наверное, не будет такой сердитой клетчатой дамы, как Матильда Францевна!
На душе стало как-то веселее от этого известия, и я побежала разбирать свои вещи, исполняя приказание гувернантки, и даже не обратила особенного внимания на брошенное мне вслед замечание Ниночки, обращенное к брату:
– Смотри, смотри, Толя! Наша Мокрица – уже не Мокрица больше, а настоящая коза в сарафане!
На что Толя заметил:
– Верно, она в платье своей мамаши. Точно мешок!
Стараясь не слушать, что они говорят, я поторопилась уйти от них.
Миновав коридор и какие-то две-три не такие большие и не такие светлые комнаты, из которых одна, должно быть, была спальня, а другая уборная, я вбежала в детскую – в ту самую комнату, куда Ниночка водила меня мыть руки перед обедом.
– Где мой чемоданчик, не можете ли вы сказать? – вежливо обратилась я с вопросом к молоденькой горничной, стелившей на ночь постели.
У горничной было доброе румяное лицо, которое приветливо мне улыбалось.
– Нет, нет, барышня, вы не здесь спать будете, – сказала она. – У вас комнатка совсем особенная будет. Генеральша так приказала.
Я не
