начинало тяготеть бремя разрушения и несбыточности надежд; он отравлял мир вокруг себя и понимал это. Так он и стал оборванцем, не найдя никого, кто мог бы и хотел бы ему помочь. А оборванец – это великий артист. Надо было чем-то заняться.
Я заглянул в самую первую комнату, она была прямо напротив входа. Дверей нет, помещение узкое и длинное, больше напоминает коридор, ведущий к большому окну. Оконная рама занимает треть высокой стены. У неё стоит знакомый Писатель в красном шарфе и немолодой мужчина маленького роста в забавной шляпе. Они пристально смотрят в окно, явно за чем-то наблюдая. С улицы разносятся громкие крики: молодежь, проходящая мимо, скандирует лозунги. Наверное, очередная колонна очередной группировки.
Писатель тяжело вздохнул:
– Ну, ведь глупые, глупые… Ничем не лучше тех же жандармов. Вот зачем люди идут служить в префектуру полиции? Потому что другое делать не могут, в контроле нуждаются. Не знают, что делать, когда приказа нет. Ты им дай приказ, и они счастливые побегут его исполнять, чувствуют себя нужными. Конечно, за идею ещё идут. А они, – он ткнул пальцем в стекло. – Молодые, ничего не знают, не умеют. Мозгов для самостоятельности не хватает. Услышат, что правительство их плохое, и сразу в мятежные отряды записываются, и также приказов ждут. Ладно, хоть жандармы порядок более-менее держат, хоть какой-то толк, а они?
Писатель замолчал, продолжая грустно смотреть на улицу. Коротышка тихо сказал, повернувшись к нему:
– Они нашли своё место и людей, которые их принимают. Не вы ли делаете это же каждый день?
Человек в красном шарфе ничего не ответил. Коротышка добавил:
– И за жандармов обидно. Они хоть и приказы выполняют, но тоже люди. С семьями, моральными принципами и собственными мечтами, – он перевёл взгляд на улицу. – Слишком резко вы высказываетесь, не стоит так.
Судя по звукам с улицы, молодежь уже прошла, но они вдвоем продолжали смотреть в окно. Серый свет наполнял белую комнату. Я повернулся и, скрипя половицами, продолжил путешествие по этой коммуне.
В каждой комнате творилось своё собственное безумие. Некоторые двери наглухо заперты, другие широко распахнуты, третьи отсутствуют. Шум начала коридора переходил в звенящую тишину, царящую в последних помещениях. В следующей для меня комнате дружным кружком сидели люди в разноцветных одеждах. Они слушали, взявшись за руки, лучший альбом сержанта Пеппера. Я из коридора чувствовал их мощную кислотную ауру и решил не приближаться. Заметив алтарь из свечей и цветов в углу комнаты, я перевел взгляд на разноцветные простыни, которыми были занавешены все стены, и подумал: когда же всё это загорится? Поймут ли тогда они, что вообще происходит? Взгляд упал на миску с заваренной лапшой и я понял, куда собираюсь идти.
В соседней комнате дверь была закрыта, и, судя по звукам, там пытались воскресить Летова. Или уже воскресили. Ор стоял дикий, звук был отвратительным. Вечная
