хихикнула. Хорошие воспоминания. У Неё были мозги, и она умела ими пользоваться. И не только ими. Всё было просто и спокойно. Я любил с ней говорить, я любил смотреть на Нее. Она была небольшого роста. Даже страшный рисунок с черепами на футболке не мог скрыть её объемную грудь. Она была не девочка, а просто персик. Отличная фигура с огненными волосами и очень эмоциональным лицом. Я знал, что Она не притворялась, её эмоции не были наигранными. Её сердце билось часто и наполняло Её переживаниями, обостряло её чувства. Мы с Ней много чем занимались. Например, сейчас пили чай. Мы были отличными друзьями. А когда я слышал, что кто-то критикует молодежь за распущенность, то я сразу же вспоминал своего отца. Он ведь не просто так разводил свиней. Да, узнай я об этом пораньше, то убил бы старого извращенца. И с Её отцом всё было непросто, а с отчимом – тем более. Хм… Кажется, что вся эта история про людей, которым не повезло с родителями. Ладно, не берите в голову. Сейчас я просто пил чай.
Дождь шел, шел и шел. Брызги с карниза обрушивались на оконное стекло, и вся его нижняя часть была в крошечных капельках, отражающих серое небо. Она звонко смеялась, прикрыв рот рукой, а я рассеяно смотрел и слабо улыбался. Я уже устал. Утопил ложку во второй порции хлопьев с молоком и ухмыльнулся: уж слишком быстро столовый прибор пошел ко дну. Наверное, и брусчатка во дворе тоже теперь под водой. Дороги теперь под водой. Новый Потоп… Какие непонятные и ненужные мысли порой приходят в голову! Но зачем-то мы их придумываем. Из глубин ледяного водоворота мыслей меня вырвало горячее касание: она похлопала меня по щеке.
– Чего скис? Пошли, соня. Нам есть чем заняться.
«Уже сотни лет мир, наш мир, умирает. И никто за эти сотни лет не додумался засунуть бомбу ему в задницу и поджечь фитиль. Мир гниет, разваливается на куски. Но ему нужен последний удар, последний взрыв, чтоб он разлетелся вдребезги. Никто из нас не целен сам по себе, но каждый носит в себе материки, и моря между материками, и птиц в небе. Мы это все опишем – эволюцию этого сдохшего мира, который позабыли похоронить. Мы плаваем на поверхности, но мир уже утонул, тонет сейчас или утонет скоро. Наша Книга будет настоящим кафедральным собором, строить который будут все, кто потерял себя. Будут тут и панихиды, и молитвы, и исповеди, и вздохи, и рыданья, и бесшабашность; будут окна-розетки, и химеры, и служки, и гробокопатели. В этот собор можно будет въезжать на лошадях и гарцевать в проходах. О его стены можно будет биться головой – они не пострадают; молиться – на любом языке, а тот, кто не захочет молиться, может свернуться калачиком на ступенях и заснуть. Наш кафедральный собор простоит тысячу лет, и ничего равного ему не будет, потому что, когда исчезнут его строители, вместе с ними исчезнут и чертежи…» – раздавался голос Генри Миллера за стеной. Очередной жрец этого места поднял своего идола над головой и нёс его из комнаты в комнату как слово Божье. Вскоре он затих.
Подумать только, все эти имена звучат для нас априорно, как фон. Имена всех значимых для нас людей из прошлых веков не больше, чем мелодия в нашей голове, особое ощущение в теле, наше настроение – смысл, которым мы наделили эти имена и фамилии. Но не более. А ведь когда-то под ними действительно жили самые настоящие люди,
