телевидении, а также – чем черт не шутит! – о театральных постановках. И если для шестидесятилетнего Брагинца, кумиром которого был Павел Лебешев, мечты так мечтами и остались, то Генка, которому пока не исполнилось сорока, все еще держал нос по ветру: для него кинофестиваль был последней попыткой прищучить удачу. Он с бейджиком на груди ходил на все кинопросмотры, где пытался завязать полезные знакомства. Его воодушевлял пример модного театрального режиссера Кирилла Серебренникова, ростовчанина, нынче сводившего с ума столицу, с которым Генка – кстати сказать, вместе с Кулаковым – дважды участвовал в конкурсе телефильмов «Лазурная звезда».
– Вот смог же он, Славыч, а мы чем хуже?! – вопрошал Генка, конечно, разумея под этим «мы» – себя. Кулаков давно понял тщету таких надежд.
Сейчас Генка, шагая по тропке вслед за Кулаковым, говорил, растягивая слова:
– Ой, Кулаков, ты слыхал, что бухгалтерия учудила? Они офигели совсем: отправляют десятину с наших доходов!..
– Какую десятину? – не понял Кулаков. – Куда отправляют?
– Какую-какую. – Ты что, маленький, Славыч? Десятую часть с доходов студии главбух отправляет своему черножопому гуру в Киев. Любка сейчас проговорилась…
– Не может быть!
– Точно! Там у них эта церковь, как ее, «Посольство Божье», базируется… Во главе, говорят, негритос нигерийский стоит, и у церкви десятки тысяч адептов!
– «Котлета по-киевски»!..
– При чем тут «котлета по-киевски»?.. – спросил Генка и, не удержавшись, хихикнул.
– Да нет, это я так, – спохватился Кулаков.
Опять затрезвонил мобильник: на этот раз звонила Ритка Надрага.
– Извини, Геныч, – кивнув на телефон, пробормотал Кулаков. Почему-то так выходило, что любое существо из мобильника, беспардонно влезавшее в разговор, получало пальму первенства, как будто техническое устройство переносило общение на более высокий уровень, а живые, рядом находившиеся люди могли и обождать.
Ритка официальным тоном сообщила, что его вызывает Председатель. Вот те раз – вызывает невидимка!.. Кулаков собирался сказать, что он на съемках, но, подняв голову, увидел в окне второго этажа (стеклянные зубцы уже вынули из рамы) Надрагу, державшую мобильник в горсти подле уха. Голоскокин меж тем открывал тяжелую дверь студии с вертикальной, похожей на скалку отполированной ручкой. Кулаков, разом преодолев три ступеньки и тоже ухватившись за желтую скалку, бросил Ритке:
– Иду…
Крайне неприятное воспоминание прибрежной штормовой волной накрыло Кулакова – и ударило камнем в висок: тот самый диван с обтерханной парчовой обивкой, с изогнутой спинкой, отделанной побитым шашелем деревом, который недавно перетащили в комнату операторов, стоял тогда в реквизиторской. За стенкой в павильоне гремел колонками студийный новогодний вечер; перебравший водки с шампанским Кулаков и Ритка
