с фотографией (кто на ней изображен, Кулакову увидеть не удалось), бронзовую фигурку фавна и настольную лампу с желтым абажуром. У Председателя оказались нервные руки с длинными пальцами и обгрызенными ногтями; лица за черными очками было не разглядеть, разве только плохо выбритые щеки да длинный рот с изломанной линией губ; серая челка модными косыми прядями свешивалась на очки. Кулаков отметил, что Блезнюк тоже не включает кондиционер – окна в кабинете были нараспашку.
– Владимир Святосл… – дальнейшее Блезнюк зажевал, – я вынужден просить вас написать заявление по собственному желанию…
Ошеломленный Кулаков молчал. Председатель, подождав ответа, перевернул песочные часы и продолжил:
– Советую вам сделать это поскорее, иначе, как это ни прискорбно, мне придется уволить вас по статье как нарушителя трудовой дисциплины.
– Ка-кой дисциплины?! – наконец вырвалось у Кулакова: на время у него отнялся язык.
– Трудовой дисциплины. Вот у меня тут отмечены все ваши опоздания, – в руках у Блезнюка оказался какой-то разграфленный листок, и он принялся нудно перечислять, что такого-то числа сотрудник государственной телерадиокомпании Кулаков В.С. опоздал на десять минут, такого-то – на пять, а такого-то – и вовсе на полчаса… Кулаков был раздавлен: чего-чего, а этого он не ожидал. Ходили слухи, что с воцарением нового Председателя на вахте отмечают, когда пришел и когда ушел каждый работник, но это было настолько дико, что никто этому не поверил. Ведь телестудия – не завод, если кто-то приходил позже девяти, так и задерживался порой до полуночи, отсюда то и дело выезжали на съемки, уходили на переговоры, бегали осматривать площадки – недоработки и, наоборот, переработки сотрудников телестудии учесть было невозможно. Хотя согласно трудовому законодательству студийцы и впрямь должны были приходить в девять ноль ноль и уходить в восемнадцать, никуда не отлучаясь. Первое время народ – кто знает эту чертову новую метлу! – все же делал попытки соблюдать закон, а потом все понеслось своим чередом и про отметки на вахте забыли.
Кулаков делал слабые попытки защищаться, но вал нарушений графика был так велик – Председатель все перечислял и перечислял дни, когда Кулаков пришел позже, а ушел раньше (порой он писал тексты дома, чтоб не мешали сплетничавшие редакторши), что объяснить каждое нарушение не представлялось возможным. Кулаков подумал, что Ольга Прянишникова, которая зачастую приходит часа на два позже положенного, не станет за него вступаться, опасаясь и за свою участь. Обмирая, он сказал себе: а вот и выход… а ведь это, пожалуй, выход… (Он потерял нить жизни, а теперь теряет последнее: работу… что ж – вот и хорошо-с!..) И, уже не сопротивляясь, написал заявление, на котором Председатель тут же поставил резолюцию и придавил тяжелой фигуркой бесстыжего фавна: заявление могло улететь в окно и зацепиться за ветку магнолии, как плоский ядовитый канцелярский цветок.
– Да, но две недели, согласно
