ний раз встретились в агентстве. Он сидел, как всегда, за массивным письменным столом, но пальто не снял, и поэтому действительно чувствовалось, что он уезжает. Я сидел напротив него в кожаном кресле, предназначенном для клиентов. Яркий свет лампы с абажуром из опалового стекла бил мне прямо в глаза.
– Ну что, Ги… Вот и все… – вздохнул Хютте.
На столе валялась папка. Может, с делом того черноволосого коротышки с растерянным взглядом и отечным лицом, который поручил нам следить за своей женой. Во второй половине дня она встречалась с другим черноволосым коротышкой с отечным лицом в меблированных комнатах на улице Виталь, недалеко от авеню Поль-Думер.
Хютте задумчиво поглаживал щеки, заросшие седеющей щетиной. Большие светлые глаза смотрели отрешенно. Слева от стола стоял плетеный стул, на котором я сидел, когда работал. За спиной Хютте почти полстены занимали стеллажи темного дерева с ежегодниками Боттена, телефонными и прочими справочниками за последние пятьдесят лет. Хютте часто говорил мне, что это для него незаменимое подспорье – без них он как без рук. И что ни одна библиотека не содержит столько ценных и волнующих сведений, ибо на страницах этих справочников можно обнаружить следы давно исчезнувших людей и обстоятельств их жизни – отголоски целых миров, о которых могут поведать они одни.
– Что вы собираетесь делать со всеми этими справочниками? – спросил я Хютте, обводя широким жестом полки.
– Да ничего, Ги. Я хочу оставить помещение за собой.
Он окинул кабинет быстрым взглядом. Двустворчатая дверь в соседнюю комнату была распахнута, и я видел стоявший там потертый бархатный диван, камин и зеркало, в котором отражались ряды адресных книг, справочников и лицо Хютте. Клиенты обычно ждали приема в этой комнате. Паркет был покрыт персидским ковром. На стене у окна висела икона.
– О чем вы думаете, Ги?
– Ни о чем. Значит, вы сохраните за собой помещение?
– Да. Я собираюсь время от времени приезжать в Париж и хотел бы останавливаться здесь.
Он протянул мне портсигар.
– По-моему, будет не так грустно, если ничего тут не трогать.
Мы проработали вместе больше восьми лет. Хютте сам создал агентство частного сыска в 1947 году, и до меня у него сменилось немало сотрудников. Мы сообщали нашим клиентам интересующие их подробности «светской хроники», по выражению Хютте. Ведь наши отношения с клиентами, любил он повторять, – это отношения «людей светских».
– Вы считаете, что сможете жить в Ницце?
– Ну конечно.
– И вы не будете там скучать?
Он выдохнул сигаретный дым.
– Надо же когда-то уйти на покой, Ги.
Он тяжело поднялся. Хютте весил, наверное, более ста килограммов и был почти двухметрового роста.
– Поезд отходит в двадцать пятьдесят пять. Мы успеем еще выпить по рюмочке…
Я пошел за ним по коридору, который вел в прихожую. Она была странной овальной формы, с выцветшими желтоватыми стенами. На полу стоял черный портфель, набитый доверху – его даже не удалось закрыть. Хютте поднял его. Он нес портфель под мышкой, придерживая другой рукой.
– У вас нет вещей?
– Я все отправил багажом.
Хютте открыл входную дверь, и я погасил свет в прихожей. На площадке он чуть помедлил, прежде чем захлопнуть дверь, и от металлического щелчка у меня екнуло сердце. Звук этот отмечал конец долгого периода моей жизни.
– Тоска берет, а, Ги? – сказал Хютте и, вынув из кармана пальто большой носовой платок, вытер им лоб.
На двери все еще висела прямоугольная табличка черного мрамора, на которой было выведено блестящими золотыми буквами:
К. М. ХЮТТЕ
Частное сыскное агентство
– Пусть висит, – сказал Хютте и повернул ключ в замке.
Мы пошли по авеню Ньель к площади Перейр. Уже совсем стемнело. Несмотря на начало зимы, воздух был теплым. Дойдя до площади, мы сели за столик на террасе кафе «Гортензия». Хютте любил это кафе, потому что там стояли плетеные стулья, как в прежние времена.
– А вы-то что будете делать, Ги? – спросил он, отпив глоток коньяка, разбавленного водой.
– Я? Пойду по следу.
– По следу?
– Ну да. По следу своего прошлого.
Я произнес эту фразу торжественным тоном, и он улыбнулся:
– Я всегда верил, что в конце концов вы отыщете свое прошлое.
Теперь он был серьезен, и это меня тронуло.
– Но
