к Олимпу, в небо люк.
Из нот лепя сырые крылья,
и рёбер павших хруст леча,
восстав из лужи, ямы, пыли,
взлетаю снова, в ритм крича.
В борьбе своей, наверно, кану
(но, Боже, дай, не забытьё!),
постигнув раны, боль, осанну,
до вод дойдя через питьё.
И вот пока не вышел к сану,
за лень стегай меня и вой.
И я взрасту, полнее стану.
P.S. Духовный карлик твой.
Елене Л.
Скорбящая
Собой ты носишь давний траур
по дружбе, вере, дням любви,
порвав веселье чистых аур,
венок из лент Аида свив.
И ты теперь всех тёмных радуй,
даруя им угля плоды,
добавив в соки ярких радуг
сухой смоля?ной кислоты.
Боль из груди потоком моря.
И акварельный взрезав шар
ножом печальной думы горя,
спустив с него дыха?нный пар,
довольна станешь черни мира,
что вышел в явь озло?бы сон,
и что от слёз всё стало сыро,
и стал весь свет тускней на тон.
Появленец
Замучив дух и пару ног
бездомьем, ношею скитаний,
не наш пока ещё что Бог
мечтал о вере, не питаньи,
о правде, равенстве и дне,
когда все умственнее будут,
противясь ри?млянской игре,
и что за это не осудят
ни Рим, ни толпы, ни саны.
Но век мечта противна яви,
ту что творят, кто век гла?вны
в парчу одетые и в славу.
Он, не жалея слов, во тьму
умов, очей вещал всесветно.
Но их глаза привыкли к сну,
хотя тут солнце многоцветно.
Сердечных жил играл мотив.
Но глушь с немногих лишь отпала.
Иные ж взвыли супротив,
взывая сильных об опале.
И хрустнул древний кипарис
и пе?вга, руки распластавши,
и кедр ноги взял. Он вниз
смотрел, глупцов сего прощавший…
Чернь
Раскрыла крылья всеобъятно
подземья ль космоса ли дочь.
Зерни?ща окон, солнца ратно
склевала мигом птица-ночь.
И в сажу город превратился,
дома – в грязь, уголь, гемати?т.
Бессонно ей, ничто не снится.
И белый глаз на нас глядит.
Порой не дрогнет он часами,
то превратится в серый серп,
то веком водит, волосами
дерев играет, дышит вслед.
Порой стучит ветвями в окна,
зовёт
