княгиня с мужем и страстны были ее любовные ласки, но что-то в душу князя заронилось и тревогой она была полна.
Смех старой ведьмы Хамахо он все еще слышал, и сама она перед его глазами стояла. И томимый одной мыслью, решил он ехать в дальний аул.
Коншох опечалилась, головою поникла.
– Ты уедешь, а мне тоска покою не даст, – сказала она и слезинка скатилась по ее щеке.
И, прижав к груди жену, целуя ее, спросил ее Кара-Мурза:
– По-прежнему ли ты, Коншох, любишь меня?
И в глаза ее он заглянул, но прочитать в них ничего не мог, потому что слезами наполнились они.
И, рыдая, вскричала Коншох:
– Зачем ты спрашиваешь об этом?!. Или ты уже не веришь моей любви?
И, как раненая горлица, забилась она на груди мужа.
А беззубая ведьма Хамахо стояла перед глазами князя, и злой усмешкой кривились ее тонкие губы.
И уехал в дальний аул Кара-Мурза.
Глухою ночью князь вернулся домой, и крадучись мимо спящей прислуги, в спальню к жене пробрался; высек огонь, свечу зажег и увидел в постели спящих – нагую Коншох и молодого раба, смуглого каджара (перса), которого он в последний свой набег из-под Дербента пригнал.
Свет померк в глазах Кара-Мурзы, и, задыхаясь от гнева, за кинжал он схватился, но сейчас же бессильно рука его опустилась: никогда он не убивал беззащитного врага и на женщину руки не поднимал.
От света свечи проснулась Коншох и затрепетала от страха, а молодой раб, обнимая ее, по-прежнему сладко спал.
Зашевелились бледные и дрожащие губы Коншох…
– Князь, я не виновата… Я не звала раба: он сам ко мне пришел, – пролепетала она.
Как безумный глянул на жену Кара-Мурза, кинулся было к ней, но опомнился и быстро вышел из сакли.
И до утра бродил он в тоске одинокий далеко от аула в степи.
До слуха Темирхана тревожные вести дошли: Коншох мужу изменила, а муж ее покинул аул и где-то без вести пропал.
И по сакле заходил старый князь, думая крепкую думу.
– Непонятное дело случилось! – говорил он сам с собой, разводя руками. – Если Коншох изменила мужу, то почему же он не казнил ее? Почему не привязал ее к хвосту коня-неука и не погнал его в степь[8]? – спрашивал он и ответа не мог придумать на свои вопросы.
– Еду к дочери и сам все разузнаю, – решил он и в дорогу собрался.
Печальная, с заплаканными глазами встретила Коншох отца.
Заперся он в сакле с ней и долго вдвоем беседовали они.
Потом с нахмуренным лицом вышел он из сакли на двор, молодого раба-перса позвал.
Улыбаясь, показывая белые зубы, подошел к нему раб.
Посмотрел на него сурово князь, сказал стоявшим во дворе узденям:
– Лживая собака много беспокойства в доме причиняет, за что ее и убивают…
Выхватил он из-за пояса пистолет, выстрелил в перса и убил его.
– Перестал болтаться лживый язык, – проговорил он, кивнув головой на мертвое тело раба.
Старый
В старой Кабарде – обычная казнь над женами, нарушившими супружескую верность.
