style="font-size:15px;"> – Бонжур, мадам, – с явным облегчением выдохнул мальчик за прилавком, – какая цена?
– Девяносто шесть.
– К сожалению, я не знаю английский, – продолжал улыбаться мне продавец, вымученно взглядывая на хмурого Джонатана. – Месье очень волновался.
– Месье тоже не знает английский, он только думает, что знает его, – успокоила я продавца.
Джонатан смотрел на меня задиристо, но кроме слова «английский», понять явно ничего не мог. Так что оскорбление ему нанести у меня не вышло, реванш за Пигаль и Мулен Руж был взят исключительно в уме.
– Как здорово, что ты тут, – сказал он, когда мы наконец вышли из магазина. – Всякий раз забываю, что во Франции нельзя поговорить на английском нигде, кроме дьютика и Галери Лафайет. Впрочем, там с клиентом и по-русски, и по-японски, и на каком угодно языке побеседуют.
Мне хотелось спросить, что и когда он покупал в Галери Лафайет, а ещё лучше – пойти туда немедленно, потому что только в эту минуту я поняла, что мы действительно в Париже. И по нему можно бродить. Даже ночью можно бродить. В Петербурге я единственный раз гуляла ночью – на свой выпускной.
Но Джонатан сердито копался в рюкзаке, переваривая свою коммуникативную неудачу.
– Ну скажи, неужели он не может хотя бы деньги запомнить по-английски? Я ему так ясно говорю: take me this sour cream, ninety-six, ninety-six, ninety-six euro cents!
– Ты очень ясно говорил, – согласилась я, – но раз ты не знаешь по-местному, как будет 96, то с чего им знать это по-английски?
– Кстати, кстати, – он даже остановился, – повтори, как будет девяносто шесть?
– Quatre vingt seize.
– Эммм… а что из этого девяносто?
– Ничто не девяносто, – терпеливо сказала я, вспоминая, с какими усилиями я зубрила французские числительные в школе. – Quatre vingt – это четыре раза по двадцать, то есть восемьдесят, а вот seize…
Джонатан зажал уши и отчаянно замотал головой.
– Так, дальше не надо, я проживу без этих знаний.
– Как хочешь.
– Хотя бы слово сметана он мог бы знать, раз работает в магазине.
– Вряд ли.
Мы спустились по какому-то переулку с готическими балконами и вышли на круглую площадь, уже неизвестно какую по счету. У меня кружилась голова от Парижа, мотоциклов на улицах, солнечного ноября и буйного Джонатана, который, кажется, говорил со мной за этот день больше, чем за всю неделю кастинга.
– Так что, навестим Галери Лафайет? – спросил он буднично.
– Куда? Как?
– Ну вот, мы же пришли. Вот она. И вот Опера.
Он стоял посреди этого Парижа из картинок моих учебников и иллюстраций к текстам на DELF, с хвостом, в разодранных ниже колена джинсах, не зная ничего сложнее bonjour по-французски, и чувствовал себя как дома. У меня был красный диплом филологического факультета, C1 по французскому, В2 по английскому и испанский как третий иностранный. И я была как в неизвестном космосе, не узнавая ни бульвар
